водорослей, плавуна и прочего морского мусора трепыхались на растяжках выцветшие палатки, и печальная пара в шортах и штормовках ходила по прибою, низко склонив головы. Пацан приказал мне идти к унылым облупившимся постройкам, где когда-то размещалась то ли лодочная, то ли спасательная станция, то ли медпункт. Лучшего места для разбойничьего логова не придумаешь! Места глухие, почти безлюдные. Отворив фанерную калитку в тощем заборе, Пацан завел меня во двор. Посреди стоял стол, застеленный клеенкой, на нем чернела похожая на вулкан горка семечек, и немолодая татарка в цветном платке торопливо, как мышь, выбирала из семечек мусор. Ни взглядом, ни движением головы она не отреагировала на наше появление.

Я заметил, как Пацан осмотрел двор, словно обронил где-то золотую безделушку, и его взгляд остановился на паре грязных кроссовок, стоящей у низенькой двери выбеленного известью домика. Лицо его совсем скисло, и он даже сам на себя перестал быть похож. От подвесной сетки, по которой вился виноград, он отломил кусочек проволоки, согнул ее крючком и, поковырявшись в замочках наручников, освободил мои руки.

– Заходи! – сказал он, кивнув на дверь. – Только шкары скинь!

Я сел на табурет и принялся распутывать узлы на шнурках. Пацан заскучал, ожидая меня, попробовал семечки, сплевывая шелуху в кулак. Убедившись, что он на меня не смотрит, я вынул из-за пазухи кассету и затолкал ее под деревянную ступеньку. Разувшись, зашел внутрь. Сейчас я увижу Фобоса, лунноликого Али и женщину с кофейными глазами, эту странную компанию пиратов, которая настойчиво допытывалась, на кого я работаю. Был бы я мудрым задним умом, сказал бы им, что работаю на Дзюбу – и отпустили бы они меня сразу, и забыли бы обо мне. А так я снова в их власти, и снова они будут с недоверием смотреть мне в глаза и задавать дурацкие вопросы.

Но я ошибся. В первое мгновение мне показалось, что в комнате вообще никого нет. Я застыл на пороге, оглядывая белые, местами вздувшиеся стены, и лишь потом заметил притаившегося в углу человека. Он неподвижно сидел на койке, поджав под себя ноги, а белая нательная рубаха делала его незаметным на фоне стены. Когда в комнату ввалился Пацан со своим негабаритным пулеметом, человек вскочил с койки. Это был невысокий жилистый мужчина с короткой стрижкой и роскошными черными усами, придающими его облику казацкую удаль.

Он приближался ко мне с таким видом, как если бы хотел расцеловать или же высечь нагайкой. Но не сделал ни того, ни другого, небрежно отпихнул меня в сторону и схватил Пацана за плечи. Посмотрев ему в глаза, он сказал:

– Я тебя убью! Ты все-таки не послушался меня! Ну, наломал дров? Говори правду!

– Обижаете! – ответил Пацан, прислоняя пулемет к стене.

Усатый ткнул Пацана кулаком в грудь, после чего повернулся ко мне и, широко расставив ноги, подбоченился. Складки пробороздили его высокий лоб, когда он рассматривал мое лицо. «Сейчас и меня стукнет кулаком в грудь, – почему-то подумал я. – Или в морду».

Но усатый только нахмурился да пробормотал: «Здоровый, бугай!», а затем вернулся на койку.

– От ребят ничего? – спросил Пацан.

Усатый промолчал. Он не сводил с меня глаз и решал мою судьбу.

– В ментовке спрятаться решил? – спросил он. – Думал, не достанем?

Мне понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить вопрос, но Пацан ждать не захотел, ткнул мне под ребро пулеметным стволом и с ненавистью процедил:

– Ну, чего молчишь, как сушеный суслик?

– Думаю, как ответить на ваш вопрос.

– И как, надумал? – поинтересовался Пацан.

– Лучше в гробу прятаться, чем в ментовке, – убежденно ответил я.

– Это ты верно подметил, – похвалил Пацан.

– Мне нравится этот парень, – заметил усатый и принялся подкручивать кончик уса, словно заводное колесико механических часов. – Яхта где, остроумный ты наш?

– В море, – не задумываясь, ответил я.

У усатого нервно дернулась щека. Похоже, первоначальное мнение обо мне у него стало меняться. Он перестал заводить часы и стал царапать ногтем висок.

– А точнее?

– А зачем вам яхта? – начал я вбивать в сознание усатого клин сомнения. – Поздно уже! Гаек в аварийном контейнере уже нет, а шторм такой, что яхту вот-вот выбросит на берег, и конец ее бесславному плаванию!

У усатого дернулась вторая щека, когда я упомянул про гайки. Пацан засопел за моей спиной.

– Откуда ты знаешь, что гаек нет? – проявил осторожное любопытство усатый.

– А я был на яхте вчера вечером. Привозил врача для Игната. Парень приболел немного…

Пацан и усатый переглянулись. Усатый шмыгнул носом, затем хлопнул себя по ляжкам, словно принял окончательное решение о моем расстреле.

– Ты нам мозги не пудри, парень, – доброжелательно посоветовал он. – И не таким рога скручивали… О чем ты еще Дзюбе докладывал?

– Что значит «о чем еще»? – обиженно произнес я и подумал, что на союзников Дзюбы эти парни не очень похожи.

– О гайках, о больном Игнате, – нетерпеливо перечислил усатый. – А еще о чем?

– Как раз о гайках ни слова не было сказано, – усмехнулся я. – Мы говорили о моей девчонке.

Усатый поморщился, будто выпил некачественной водки.

– О какой еще девчонке?

– Об Ирине Гончаровой. Ее обвинили в поджоге «Горки» и посадили в «обезьянник» городского управления МВД. Пока я ее оттуда не вытащу, никаких разговоров ни с Дзюбой, ни с вами не будет.

Усатый смотрел на меня так, словно он был экзаменатором театрального училища, а я – бездарным абитуриентом.

– Мгм… – промычал он и кивнул. – В «обезьянник»… Понимаю. А кому он поручил вести яхту?

– Да при чем здесь яхта? Не говорили мы о ней! – устало произнес я. – Что вы заладили одно и то же! Я к «Галсу» не имею никакого отношения! Сотый раз повторяю, что попал на яхту случайно.

– И вчера вечером тоже попал туда случайно? – со злой иронией уточнил усатый.

– Не мог же я бросить раненого парня на произвол судьбы!

– Не ври, картонка бумажная!! – вдруг сорвался на крик Пацан и рванул рычаг пулеметного затвора. – Ты должен был заменить Игната!! Ты собирался вместо него управлять яхтой!! Я прав,