В самолёте им поспать не удалось. Не было у них достаточно времени, чтобы нормально отдохнуть и прийти в себя, и дома, откуда они, успев лишь переодеться, принять душ и оставить безутешному Парашюту трёхдневный запас еды и воды, сразу же умчались в Домодедово, где и бросили машину на временной стоянке.

Возила попался обстоятельный, к делу доставки очередных пассажиров подошёл вдумчиво и не без личного расчёта. Первые 200 километров он больше молчал, но на третьей сотне всё же поинтересовался целью визита этой молчаливой, явно столичной пары в эти забытые цивилизацией места.

— Небось, к Ро́дору тоже?

— Простите? — не поняла Елена.

— Ну к Родорховичу, к Химику, — хмыкнул тот.

— К Родорховичу, вы сказали? — переспросила Елена, — это вы, простите, не о Лиахиме Родорховиче случайно?

— Ну, а о ком ещё ж? — удивился водитель. — Я к нему, бывает, по два-три раза на неделе клиента доставляю, всё больше ваши, журналисты всякие да с телевизоров, с Москвы в основном, или же питерские, но те пореже, без фанатизма. А после всякую хрень выдают, как у нас плохо да несправедливо.

— А у вас тут справедливо? — не удержался от вопроса Герман. — Всё по закону?

— Я не знаю, чего по закону, а чего против, только раз сидит, то так ему, значит, положено. Небось кого попадя не посадят, — он хмыкнул, продолжая вглядываться в едва различимую сквозь мутный свет слабых фар ночную дорогу, — а не хрен, понимаешь, у своего же народа из недры последнюю надежду сосать. Не он наливал, не ему ей распоряжаться.

— А кому? — поинтересовалась Елена. — Народ что, соберёт вече, выделит сосунов и пошлёт их недра разрабатывать?

— Я понял, — мотнул головой водитель, — значит, к нему, какие ещё варианты-то? А сами вы, как я понял, такие же прогрессивные, мать вашу. Всех бы вас да головой в эту скважину, и туда, туда, в самую глубину всадить, чтоб поняли, как русскому народу дышится.

Реагировать супруги не стали, просто оба синхронно прикрыли глаза и постарались хотя бы чуть-чуть провалиться в дремоту. Однако шофёр, злорадно кашлянув, на достигнутом не остановился, решив добить столичную парочку до упора.

— Зря только едете, господа хорошие, всё равно не застанете его, он щас в шизо парится, четвёртые сутки, а всего их семь ему дали. Так что прокатитесь за так, впустую. А если захочете, могу назад забрать, семь тыщ цена. Домчу лучше, чем сюда, по светлой уже.

— За что же? — не смогла не спросить Елена, хотя и не собиралась делать этого в течение всего оставшегося времени. — Я говорю, почему его в шизо поместили?

— А за то, — с явным удовольствием откликнулся возила, — жрал чего-то в неустановленном месте. Все как все, в установленном, а ему неустановленное подавай. Привыкли себе, понимаешь, отдельный рай иметь, не для всех, а если их нормально подправить, к общему знаменателю подвести, то это им, видишь ли, не нравится, это уже как у всех простых получится, у обычных. Вот и посиди да подумай теперь, кто есть сам ты, зараза нерусская, а кто обычный, как я и другие! — он слегка оттянул вниз водительское окно и сцедил в свистящий воздух порцию слюны. — И не в первый раз, кстати, наказан ваш-то. В тот раз, помню, тоже шизо тянул, когда рукавицу то ли задом наперёд сострочил, то ли шиворот-навыворот-наизнанку, специально причём, из несогласия ко всей нашей жизни. А его ведь этому делу специально обучали, он же, когда прибыл, поначалу-то учеником швеи-мотористки начинал, так что всё это у них от ихнего же дьявола иудейского, а не от случайной ошибки. Так ему и передайте, когда в другой раз снова тут очутитесь.

— А почему же вы раньше не сказали? — едва сдерживая себя, отозвался с заднего сиденья Герман. — Вы же полагали, мы именно его едем навещать?

— А не моё дело, кто к кому навещать доставляется, — равнодушно ответил тот, — и потом, вы б сказали, разворачивай, и обратно бы часть денег стребовали. А мне детей кормить, между прочим, это вам не жижу́ со скважины качать за просто так, а после в жаркие страны за три цены переправлять. А у меня вон на один только бензин и запчасти не меньше половины ваших рублей уйдёт. И жена больная.

На этом диалог завершился, стороны умолкли, сделав одновременный вывод о бесполезности любой дальнейшей дискуссии.

Он высадил их у колонии ИК-10 незадолго до восьми утра. Не дождавшись никакого предложения, чихнул синеватым выхлопом, развернулся, дал в воздух прощальный сигнал, ещё раз подчеркнув тем самым ненависть к местному сидельцу, и вдарил по газам.

Веневцевы проводили его взглядом, после чего зашли в проходную и спросили у прапорщика охраны:

— Простите, кто тут у вас начальник колонии?

— Подполковник Елистратов у нас начальник, — по-военному ответил боец и окинул обоих оценивающим взглядом, — только Лиахимом нашим занимается не он, а персонально майор Еделев, Иван Харитоныч. А подполковник в отпуске сейчас, Еделев его как раз замещает.

— Кум? — со знанием дела вставил Герман, припоминая надземные уроки братьев.

Тот недоверчиво глянул на Геру, но затеваться не решился, не будучи наверняка уверен, кто перед ним нарисовался.

— Не кум, а зам по оперативной части. А вам чего, к нему? Он вроде бы после дежурства, сейчас уедет уже, с концами, отдыхать после суток.

— Пожалуйста, пусть кто-нибудь проведёт нас к куму… — вежливо попросила Лена и тут же смущённо поправилась: — Я хотела сказать, к Ивану Харитоновичу. У нас дело чрезвычайной важности, но это не относительно Лиахима Сиробовича, мы к нему совершенно по другому вопросу.

— Ясное дело, — пожал плечами прапор, — кто ж вам Родорховича из шизы-то вытащит? Ему там ещё, кажись, трое суток отбывать. А как доложить-то?

— Скажите, прибыли благотворители из ООО «Шиншилла», из Москвы, по важному делу, — пояснил Герман Григорьевич.

— Нет, не так, — поправила его жена, — скажите, по важному поручению личного характера, так будет точней.

— И справедливей, — уточнил муж, — вы же тут, как мы успели понять, любите справедливость, верно?

Охранник не ответил, не придав значения стилевым изыскам, он просто сделал три шага в сторону, нажал пару кнопок на пульте и чего-то буркнул в микрофон. Ему ответили. После этого нагнулся к окошку и сообщил:

— Ждите. Сейчас сам будет, майор. Он уже покидает, с ночи. Тут его и перехва́тите, если что, так он распорядился.

Еделев появился минут через пятнадцать. Он неприветливо окинул взглядом Веневцевых и пасмурным голосом спросил:

— Ко мне? — и, демонстративно поглядев на часы, сам же ответил, не дожидаясь каких-либо слов: — Даже не просите, уважаемые, я вам его из штрафного изолятора не выну, мне закон не позволяет. Прежде чем летать, надо было хотя бы поинтересоваться, в каком состоянии пребывает осу́жденый. А то приедут, навалятся, да с камерами своими, с микрофонами, и сразу в рот, в рот, в глаза!