— Я сделаю это… — Слова слетают с моих губ мгновенно, без раздумий, и я вижу любопытный взгляд Николая.

— В этом нет необходимости, Аша…, — начинает говорить Николай, но я обрываю его.

— Я его не брошу! Это, должно быть, Матвей, и я не собираюсь оставлять его, пока Матвей хочет его смерти. Я должна убедиться, что он в безопасности. Он оберегал меня… — Слова срываются с моих губ прежде, чем я успеваю их остановить, причем более яростно, чем я хотела, чтобы они были, и Тео смотрит на меня со смешанной тревогой и намеком на что-то еще, чего я не могу понять.

— Как сказал Николай, я тоже в этом уверен. — Рот Тео складывается в мрачную линию. — Не волнуйся, Аша. Ты можешь пойти с ним. Я все равно хочу, чтобы за ним присматривали и мои люди, но в любом случае будет проще охранять вас обоих, если вы будете находиться в одном убежище. И если ты хочешь помочь ухаживать за ним, я не стану тебя останавливать. Мы с Николаем разберемся с Котовым. Тем временем тебе выплатят обещанные деньги. Но мы не отправим тебя к нему. С этим покончено. — Он смотрит на меня взглядом, не терпящим возражений, но я и не собиралась. Сейчас у меня в голове нет ничего, кроме как добраться до Финна.

— Хорошо. — Я смотрю на фургон и вижу, как мужчины загружают Финна внутрь. — Теперь мы едем?

Убежище находится на некотором расстоянии, кажется, в другом штате. Уже стемнело, когда мы добрались до маленького домика, приютившегося вдали от главной дороги, и машина, в которой я ехала, последовала за фургоном с Финном. Тео заверил меня, что врач не заставит себя ждать, и все, о чем я могу думать, это о том, что Финн может быть мертв, когда я выйду из машины.

Я открываю дверь еще до того, как она полностью останавливается, и спотыкаюсь о ноги, пытаясь добраться до фургона. Один из охранников встает передо мной, преграждая мне путь, и я открываю рот, чтобы сказать ему, что именно он может с собой сделать, пока он не бросает на меня усталый взгляд.

— Просто дайте нам немного места, мисс, — говорит он. — Мы занесем его в дом, и тогда вы сможете его увидеть.

Как бы я ни понимала, что он прав, мне трудно отступить, трудно смотреть, как Финна заносят в хижину. Все это кажется слишком знакомым, воспоминания, о которых я не могу думать, нахлынули на меня. Я прижимаю руку ко рту, чтобы последовать за ними внутрь, как вдруг дверь захлопывается, и мужчина, который, как я думаю, должен быть доктором, выходит из машины, следуя за всеми нами в хижину.

Это похоже на дурной сон. Спальня находится наверху — что-то вроде большого чердака, выходящего на основной этаж хижины, и именно туда они забирают Финна, укладывая его на кровать, застеленную одеялами. Он не шевелится, и я вижу ожоги на одной стороне его лица, а его тело так обмякло, что трудно поверить, что он жив.

— Ты его…

Голос мужчины, который, как я предполагаю, является врачом, пугает меня, и я чуть не выпрыгиваю из кожи, поворачиваясь к нему лицом.

— Друг, — успеваю сказать я, и моя грудь сжимается. Я даже не уверена, что именно им и являюсь для Финна сейчас, после нашей ссоры. — Я позабочусь о нем, пока мы здесь.

— Хорошо. — Доктор не спорит, просто быстро соглашается. Он проходит мимо меня, поднимается по лестнице, а я замираю, в ужасе от того, что он найдет и что скажет. Боюсь, что это хуже, чем даже то, о чем я думаю в данный момент.

К тому времени, как он закончит осмотр Финна, ответ будет таков: большинство повреждений, к счастью, поверхностные. Как только он придет в сознание, мне сказали, что его нужно держать в сознании как можно дольше, чтобы следить за признаками сотрясения мозга и держать раны чистыми и перевязанными.

— Возможно, у него поврежден слух, — говорит мне доктор, собирая вещи, оставляя обезболивающие препараты и предметы, необходимые мне для ухода за Финном. — Следите за этим. Если что-то изменится, если он не проснется в ближайшие сорок восемь часов или около того, если у него начнется высокая температура, если вы увидите признаки внутреннего кровотечения, позвоните мне. Я буду здесь, как только смогу.

И с этим я осталась наедине с Финном.

Точнее, не наедине. Здесь полно охраны, и у Николая, и у Тео, но они дают нам с Финном пространство, рассредоточившись внизу и снаружи. Я опускаюсь на край кровати, смотрю на покрытое синяками и грязью лицо Финна, и у меня болит сердце.

— Финн? — Я протягиваю руку, осторожно касаясь его руки, вспоминая наш утренний разговор в его квартире, как он делал то же самое, успокаивая меня. Кажется, что с тех пор прошло так много времени, как будто это утро было несколько недель назад, и слезы наполняют мои глаза, затуманивая зрение, когда я смотрю на него. — Ты меня слышишь?

Ничего — никакого ответа. Единственный признак того, что он вообще жив, это медленное, неглубокое вздымание и опускание его груди, и я тяжело сглатываю, встаю, чтобы пойти в прилегающую ванную и взять мочалку, чтобы вытереть ему лицо.

Аккуратно, избегая порезов и синяков, я счищаю грязь и копоть. Часть меня рада, что он без сознания, так что ему не больно, и в то же время мне хочется, чтобы он очнулся, чтобы я могла быть уверена, что с ним все будет в порядке. Интересно, это то, что он делал со мной, приводя меня в порядок после того, что случилось с Матвеем, сидя рядом со мной, пока я была без сознания?

— Я рада, что могу позаботиться и о тебе, — мягко говорю я, вытирая его. Доктор снял с него рубашку, оставив только джинсы, и мне приходится заставлять себя не задерживаться на рельефной поверхности его живота и гладкой, покрытой мускулами груди, а пальцы так и норовят прочертить узоры по его коже. Все, о чем я могу думать, это то, что он чуть не умер, и я задаюсь вопросом, не это ли