человек 150, открыл один пожилой молоканин сперва молитвою, потом краткой речью; вот, говорил он, к нам приехал из Петербурга гость, который нам может рассказать о предстоящих выборах в Учредительное собрание.

Я произнес свою речь, в которой дал оценку положения вещей и значения Учредительного собрания, нашпиговав ее, как и решил заранее, цитатами из Библии, и призывал голосовать за кого угодно, но только не за большевиков, а лучше за список № такой-то (т. е. народных социалистов). Речь была краткая и, кажется, довольно удачная, – она, во всяком случае, произвела хорошее впечатление на аудиторию. Слабее всего в ней было то, ради чего я, собственно, и приехал в Оренбургскую губернию: призыв голосовать за народных социалистов. Я надеялся пополнить этот пробел в ответах на вопросы.

Не тут-то было. Мой бывший собеседник, вместо того чтобы ставить вопросы, как он обещал, разразился речью в чисто большевичьем духе. Войну выдумали буржуи, им она и нужна, а народу она не нужна; Керенский вон 8 месяцев правил и ничего для заключения мира не сделал, а большевики в несколько дней сделали многое; вон в Москве теперь уже установился полный порядок и продовольствия достаточно; пройдет еще несколько недель, мир будет заключен, спокойствие восстановлено, начнется производительная работа, фабрики перейдут в руки народа и т. д.

Речь была, видимо, хорошо приготовлена; заходил ко мне молодой оратор, очевидно, только для того, чтобы информироваться о моих намерениях, и, опасаясь дурного приема с моей стороны, притворился не тем, что он есть. Говорил он недурно, хотя позволял себе очевидную неправду, и в другой аудитории несомненно имел бы успех; здесь за него стояла, видимо, очень небольшая часть аудитории, которая вела себя тихо.

Рассерженный его обманом, я возражал ему довольно резко. Я указал, что в Москве я был, что порядка там никакого, дохлые лошади валяются на улице по нескольку дней, что продовольствия там не хватает. С места: «А когда вы были в Москве?» – «Две недели назад». – С места: «А я вчера получил письмо». – «За несколько дней дело не могло измениться так сильно, к тому же у меня есть тоже письмо – правда, из Петербурга, а не Москвы, у меня есть газеты, из которых видно, что жизнь не налаживается, а разрушается». Затем я говорил о войне, о мире и т. д., вообще по мере возможности пополнил мою речь согласно своей программе. Другие слушатели ставили мне дополнительные вопросы, я отвечал.

Несколько следующих дней я обошел соседние, тоже сектантские деревни, и везде было приблизительно то же, – с тем, однако, существенным отличием, что другого большевика я там не встречал. Везде был успех, везде меня встречали и провожали очень тепло. Когда я уезжал окончательно из этой местности, пришла из разных деревень целая толпа, чтобы проститься со мной; очень благодарили за приезд, просили приезжать еще. Но целый ряд людей говорил мне, что хотя им и очень по душе все то, что я говорил, и хотя они очень бы хотели, чтобы я прошел в Учредительное собрание, но голосовать они будут за кадетов, за которых голосовали и в Думе. По-видимому, это было общее намерение почти всего населения этих деревень, за исключением небольшой группы большевиков. С узкопрактической точки зрения следовала полная неудача, но я был рад, что побывал здесь, рад, что завязал эти знакомства, и очень бы хотел знать, что делается в этих деревнях. Но узнать нет возможности. Вероятно, они разорены, как и вся Россия, а может быть, еще хуже: ведь буржуями этих молокан можно называть куда с большим основанием, чем все остальное крестьянство.

Другой эпизод той же поездки.

Приезжаем мы с Илинчиком в большую деревню; вез нас на телеге мальчишка-башкирец, плохо понимающий русский язык. Попадаем прямо на сходку на улице. Громадная толпа, идет горячий спор, крик, шум; перекрикивает всех высокий, крепкий мужик большого роста. Наша повозка сразу привлекает внимание толпы.

– Кто такие? Зачем приехали?

Я начинаю объяснять, что вот скоро будут выборы, мне бы хотелось поговорить, как эти выборы устроить, кого выбирать.

– Выборы – тайные, а ты хочешь, чтобы они были явными. Как ты смеешь? Да мы тебя арестуем и по начальству представим! – кричит на меня старик.

– Ох, вырос ты в большую версту, а ума не нажил, – возражаю я. – С чего ты взял, что я хочу, чтобы выборы были явные? Голосуй за кого хочешь! Разве я тебе мешаю? А поговорить можно. Хочешь – говори, хочешь – молчи. А я хочу говорить и буду.

Мужик немножко опешил, но продолжал что-то кричать. Вижу я, что часть толпы насела на Илинчика и он тоже отругивается, а другая насела на мальчишку-башкирца и, по-видимому, хочет реквизировать у него лошадь с телегой, а мальчишка ничего сказать не может, стоит и плачет, кулаком обтирает слезы. Искуснее нас обоих повел дело Илинчик: он сумел успокоить толпу, освободить башкирца, расплатиться с ним, нашел помещение и организовал митинг. Но митинг тут вышел совсем неудачный. Чуть ли не с первых моих слов поднялся шум, меня чуть не избили, и опять-таки спас меня все тот же мой спутник.

Еще один эпизод. Приезжаем в деревню, останавливаемся у заранее намеченного мужика; встречаем теплый прием. У мужика сын, солдат, отпущенный в отпуск. И этот отпуск – несомненная правда: у него не сильно, но все-таки испорчена левая рука, – пуля попала в ладонь, прошла через нее и парализовала третий и четвертый пальцы; остальные действуют.

– Где вы получили рану?

– При наступлении 19 июня.

Он рассказывает довольно обстоятельно ход сражения, как могут рассказывать солдаты, бывшие участники боя, т. е. с точки зрения своего полка.

– А что же вы? Собираетесь вернуться в полк или нет?

– Кабы шла война, так непременно вернулся бы. А так что канителиться!

Этот говорит совсем не большевичьим языком. Войну продолжать нужно; он это понимает. И во всей семье я вижу ту же культурность, ту же интеллигентность, страх перед надвигающейся большевичьей революцией.

Устраиваем митинг в довольно обширном помещении волостного правления.

Я начинаю речь, но с первых же слов меня прерывают возгласы:

– А позвольте узнать, вы от кого будете?

– Я от Трудовой народно-социалистической партии, той, которая выставила список № такой-то; вот в нем стоит мое имя.

– А позвольте узнать, позволение приехать сюда у вас есть?

– Да, есть.

– А ну-ка, покажите.

Вынимаю командировку от партии и потом открытый лист от Министерства внутренних дел, в котором рекомендуется всем оказывать мне всевозможное содействие в моей поездке по Новгородской и Оренбургской