Чем дольше говорил Деникин, тем явственнее проступала на его лице угрюмость.

— ....Чтобы не допустить худшего поворота событий, я должен выступить в Раде. И именно до начала её заседаний. Не менее важно дать кубанским начальникам, избранным членами Рады, возможность принять участие в её работе. По крайней мере, в первых её шагах...

— Отбить первую атаку самостийников... — уточнил от окна Романовский.

— Именно так...

Оставив в покое лоб, рука Деникина потянулась к нераскрытой пачке асмоловских[68] папирос «Элита».

— Вы курите?

— Никак нет.

— Я тоже. Просто так держу, для гостей... Хотя бы на несколько часов, но мне придётся проехать в Екатеринодар. Даже в критический момент операции. Так уж случились: решающие сражения на обоих фронтах совпали... Так вот, я особенно надеюсь на ваших кубанцев. Вы должны понимать: настроение рядовых членов Рады целиком зависит от положения на фронте, от побед или поражений кубанских полков... Победа на фронте даст нам победу в тылу.

— Сделаю всё возможное. А потребуется — и невозможное.

Деникин кивнул удовлетворённо. Врангелю показалось, что разговор подошёл к концу и сейчас он будет отпущен.

— А кстати, Пётр Николаевич... — Деникин спрашивал Врангеля, а взгляд его задержался на лице Романовского. — Что за инцидент произошёл у вас с генералом Покровским?

— Никакого. Мы ещё и не встретились ни разу... — Врангель ощутил, как снова натянулись нервы.

— Вот как... — Взгляд главкома испытующе упёрся было в его лицо, но тут же ушёл в сторону. Врангелю даже почудилась в нём какая-то неловкость. — А он пожаловался, что вы своим вмешательством сорвали закупки продовольствия и лошадей, которые производили его интенданты.

— Какие там закупки! — Врангель едва усидел на месте; возмущение перехватило дыхание, широкие рукава черкески взмахнули, будто крылья. — Я наткнулся в Курганной на офицеров его дивизии. Они грабили лавки и отбирали лошадей. И я выгнал их из станицы в три шеи. Может, повесить нужно было?!

Поспешно выставленная ладонь главкома отвергла формальное следование законам военного времени. Блеснуло в свете лампы массивное обручальное кольцо, туго перетянувшее безымянный палец.

— Вы поступили как должно, — и голос прозвучал вполне миролюбиво. — Увы, казачки от своих древних привычек пограбить никак не могут избавиться...

И тут же Деникин решил, что не станет, хотя и намеревался, выговаривать барону за поголовное раздевание пленных казаками его дивизии. Насмотрелись с Иваном Павловичем, возвращаясь вчера в Армавир: огромное поле было усеяно сидящими и лежащими белыми фигурами, а по дорогам плелись под конвоем такие же белые колонны — в одном исподнем.

— В следующий раз подам рапорт... — Врангель уже овладел собой.

— Речь о другом, Пётр Николаевич... — Деникин заговорил медленнее, то и дело обмениваясь взглядами с Романовским, будто выверяя каждое слово. — Если Рада пойдёт за «черноморскими» демагогами и примет постановление о создании Кубанской армии... мне ничего не останется, как увести Добровольческую армию с Кубани. В этом случае Покровский... мне точно известно... произведёт в Екатеринодаре переворот... То есть свергнет правительство и Законодательную раду. И истребит «черноморских» вожаков. А то и усядется на место Филимонова...

Деникин сделал паузу. Врангель, окаменев, ждал. Только на скулах, под обветренной кожей, медленно перекатывались желваки.

— Что за этим последует, ясно... Вспыхнет драка между казаками. Поднимут голову иногородние. Большевики хлынут обратно... И мы вынуждены будем возвращаться на Кубань и начинать всё сначала. В третий раз.

— Понимаю.

— Вдобавок мне придётся взять на себя нравственную ответственность за Варфоломеевскую ночь, которую учинит Покровский...

...Что же это за вождь, который боится брать на себя ответственность за кровь? Корнилов в прошлом августе не побоялся... А как у Деникина с ответственностью за собственные слова? О сваре с Красновым — ни звука. Зато в кубанские авгиевы конюшни, которые сам же и развёл, как щенка носом тычет... Но какая же всё-таки задница этот Покровский!

Такие мысли теснились в голове у Врангеля, пока он шёл по пустому перрону. Оба паровоза уже развели пары. Два прапорщика проворно сматывали телеграфные провода, немилосердно скрипя железной катушкой. Ветер с севера будто бы выдыхается... Неужто природа смирилась с поражением «товарищей»?

Обогнув хвостовой вагон, прямо через пути направился к автомобилю, оставленному у пакгауза. Провода, натянутые между столбами, сильно раскачивались, а кое-где висели безжизненно, оборванные.

Осторожно переступая через них, он вдруг ярко припомнил, с каким обострённым интересом всматривался в него Деникин. Впервые, это точно. Во время прежних двух встреч было по-другому: даже когда смотрел прямо в глаза, оставалось непонятным, мысли его тоже прикованы к тебе и твоим словам или унеслись куда-то. Куда вот? К молодой жене и будущему первенцу? Апрелев поведал Олесе, что та в положении. Не потому ли он на таком подъёме нынче? Любопытно, каково почувствовать себя отцом, когда давно пора быть дедом...

А может, к Филимонову с Бычом? Ясно как Божий день: с кубанской властью у Добровольческой армии — не любовь и даже не брак по расчёту, а вынужденное сожительство. Ежели Деникин — такая тряпка, что не в силах справиться с самостийниками, всё рано или поздно кончится разрывом. И разрыв этот, пока Кубань — её единственная база, станет для армии смертью... Нет, Корнилов не допустил бы такого безобразия... Слева на Ставрополь будет наступать правдолюбец Дроздовский. Непременно — или до атаки, или уже в городе — нужно с ним встретиться. Накопилось что обсудить.

За спиной Врангеля протяжно просвистел паровоз, зашипел пар, лязгнули буфера...

...Поезд неспешно набирал ход. Уплывали назад телеграфные столбы с шишечками изоляторов, торчащих рядами на поперечных перекладинах. Деникину подумалось, что они вполне походили бы на усевшихся птиц, если бы не их яркая белизна.

— Ну, как вам, Антон Иванович, наш горский казак?

Деникин медленно отвернулся от окна. Угрюмость так и не сошла с его бледного лица.

— По-моему, хорош... Не находите, Иван Павлович?

— Если вы о черкеске, газырях и кинжале — нахожу вполне. — Романовский, упёршись одной рукой в приставной столик, бегло просматривал сводки из штабов дивизий, полученные телеграфистами перед отходом. — Но что касается душевных качеств...

— А что?

— Как-то быстро он, знаете, изменился: держит себя так, словно мы у него в неоплатном долгу. По этой части он, пожалуй, и Дроздовскому не уступит... Хотя самообладания, конечно, куда больше.