— Василий... — из-за стола поднимался отяжелевшим и уже полусонным, — разбудишь, как доставят приказ об атаке.

В комнате старшего сына его ждала высокая деревянная кровать, накрытая пёстрым ситцевым пологом, с десятком голубых атласных подушек и взбитым пуховиком.

— Покойной ночи, ваше превосходительство.

— Тревога! Красные атакуют! — Гаркуша едва не сорвал ситцевый полог с деревянных стоек. — Подымайтесь, ваше превосходительство!

За окном, где-то на соседнем дворе, дизизионный хор трубачей заиграл «тревогу».

Напевая про себя машинально — «Тре-во-гу тру-бят, ско-рей сед-лай ко-ня...», — Врангель надел черкеску с уже появившейся сноровкой. Даже парного молока, поднесённого адъютантом в пивной кружке, успел хлебнуть. Накинув в полутёмной прихожей бурку и нахлобучив папаху, выскочил на промозглый утренний холод.

Шум боя, пробиваясь сквозь туман, накатывался с левого фланга.

У самой террасы, держа в поводу его кабардинца, Гаркуша запихивал в рот кусок вчерашнего пирога. Конвойцы, вскакивая в сёдла, подбирали под себя полы черкесок и строились на просторном дворе в колонну по двое. Высокие ворота распахнуты.

От сырости деревья и резные заборы совсем почернели, тускло блестела глазурованная черепица высоких крыш, оба конца прямой улицы растворились в тумане. Колонистов не видать — попрятались за крепкими кирпичными стенами...

Под звонкий перестук подков по ровно уложенной брусчатке выслушал Соколовского. Докладывать тому особенно было нечего: едва рассвело, противник атаковал позиции 3-й дивизии, на их участке — пока пассивен.

По всему, чего опасался — удара в стык между ним и Дроздовским, — не случилось. По видимости, красным нужна исключительно железная дорога на Кавказскую. По ней, через Тихорецкий узел, удобнее всего пробиться в Царицын и всё вывезти — раненых, больных и материальную часть.

— Бабиеву — поднять бригаду по тревоге и сместить корниловцев к левому флангу. Чекотовскому — выставить заслон на север из двух эскадронов...

Отдав и другие распоряжения по обеспечению левого фланга, рысью поскакал по узкой прогалине на наблюдательный пункт, уклоняясь от крючковатых веток...

Повеял холодный ветерок, уже с востока. Редкие листья, резные и багряные, безжизненно висевшие на ветках приземистых клёнов, зашевелились. Туман медленно сползал по склонам, обнажая неровно изломанные серо-жёлтые очертания центральной части Ставрополя и западной окраины. Уступами, окружённые облетевшими садами, поднимались в гору мокрые крыши домов, торчали недымящие коричневые трубы и безмолвные звонницы... На вершине горы величественно возвышался златоглавый собор. Господствуя над городом и окрестностями, уходила в серое небо высокая стройная колокольня...

Сколько ни водил Врангель «Гёрцем» по серой степи, ещё подернутой в низинах туманной пеленой, боя слева не разглядел. Одни только вспышки шрапнели и клочки дыма над самой линией горизонта... На слух, пальба откатывается на север...

Беспрестанно верещал полевой телефон. По докладам, Дроздовский оставил позиции у леса и предместье с монастырём и отходит вдоль железной дороги на север. Связь с ним потеряна: разъезд, высланный в его направлении, не вернулся... На их участке, против западного предместья, — никаких признаков активности противника. То же и у Казановича. А вот Покровский, стоящий против юго-восточной окраины, — атакован, но пока держится.

Соколовский быстро наносил свежие оперативные данные на двухвёрстку, расстеленную на шатком раскладном столике. Укрылся под натянутым между деревьев брезентом, однако ни одной пуговицы на защитном прорезиненном плаще не расстегнул, ни светло-коричневых замшевых перчаток не снял.

Опустив бинокль и следя за его карандашом, Врангель мучительно искал решение. По законам тактики, когда сосед отходит, должно немедленно атаковать стоящего перед тобой противника. Только так возможно облегчить положение соседа и обеспечить собственный фланг. Но это — в поле. А когда перед фронтом — укреплённый город, да ещё на возвышенности?

— Ваше превосходительство, позвольте высказать свои соображения? — Соколовский оторвался наконец от карты. Пальцы нервно подкручивали тонкий светлый ус, выдавая неуверенность. — Мы ничего не знаем о противнике перед нами. Лежат цепи, а где-то за ними, в садах предместья, укрыта артиллерия и конница... Перебежчики, принятые за ночь, — все штатские и проку от них мало. Ясно только, что за первой линией обороны расположена вторая, ничуть не слабее. И все — на высотах. Мы же у противника — как на ладони. При таких условиях... с учётом неминуемого истощения патронов, атаковать, полагаю, в пешем строю почти невозможно. А в конном — невозможно совершенно...

Врангель, не удержавшись, скривил плотно сжатые губы. Нет, «момент» выше карты не прыгнет. А каково сейчас драгуну Чекотовскому сидеть и наблюдать, будто зритель из партера, как противник бьёт его родную дивизию? А сам он как потом в глаза Дроздовскому посмотрит?

Надсадно и зло крикнул прапорщику-телефонисту:

— Приказ всем бригадным командирам: спешиться и атаковать город. Цепи рассыпать пореже. Патроны беречь и не открывать огня с дистанции более четырёхсот шагов. Чекотовскому — усилить заслон на север ещё одним эскадроном, связь с Третьей дивизией восстановить любой ценой...

Над степью повис мелкий обложной дождь, вспаивая иссушенную землю и смывая с выгоревшей ковыли толстый налёт серой пыли. Но уже часа через полтора иссяк. Сизая мгла, затянувшая небо, разрядилась и посветлела. Сквозь неё едва-едва проступил обесцвеченный до смертельной бледности солнечный диск.

Красные держались крепко. Всякая попытка казачьих цепей продвинуться пресекалась пачечным огнём. Особенно усердствовали пулемётные расчёты, будто патронов у них — что семечек подсолнечных. Батареи, напротив, осыпали шрапнелью очень экономно, но точно. Без сомнения, заключил Врангель, на колокольнях угнездились корректировщики...

Казаки залегли безнадёжно. Уж полдень миновал, а они лежали себе и вяло постреливали, сберегая патроны. Не уступил им в благоразумии и 2-й Офицерский конный полк. От Чекотовского, Бабиева и Топоркова приходили доклады, похожие как две капли дождя: противник не даёт головы поднять и нет никаких сил выполнить приказ об атаке.

А у Врангеля не осталось сил торчать истуканом на наблюдательном пункте: желание кинуть вперёд конную лаву уже разрывало.

— Перебежчиков много за ночь?

Соколовский, деликатно отойдя в сторону, раскуривал отсыревшую папиросу. По его понурому виду нетрудно было догадаться, что смысл вопроса им понят.

— Двое всего. Чудом вырвались.

Двое. Значит, позиции обороняющихся чрезвычайно плотные. И постов с секретами повыставляли, где нужно и где не нужно. На коней-то казаки сядут и лавой пойдут за милую душу... Но что это будет? Атака станет форменным самоубийством. А ежели думать о сохранении дивизии, ни во что, кроме демонстрации, она не выльется. Да проку-то в ней сейчас, в демонстрации...