— Как только закончите, нам придется держать военный совет, — мгновение спустя сказал Дэвид. — Надо обсудить, что делать дальше.

— Ты босс, — хмыкнул Блэк.

Дэвид кивнул:

— Да, пожалуй, я.

Он оглядел обращенные к нему лица. Теперь все трое зависели от него. Что бы ни случилось, ответный ход за ним.

Предвечернее солнце светило на город Леппингтон.

Оно окрасило кирпичные бока скотобоен в цвет апельсиновой корки. Огромный ворон, словно древний предвестник надвигающейся беды, кружил высоко в небе над городом. Он скользил на распахнутых крыльях, казавшихся почему-то изогнутыми, и стоило ему повернуть голову в сторону, он стал похож на зависшую над закатом свастику, уносимую вверх холодными воздушными потоками.

Поезд, на котором Дэвид и Бернис должны были отправиться ужинать в Уитби, отошел or перрона. Гневно клацая колесами по шпалам, отражающими солнечный свет, поезд ушел без них. Он все набирал скорость, будто знал, что город вскоре взорвется событиями столь же ужасными, сколь и необычайными. Поезд как будто стремился покинуть эти места до наступления сумерек.

Даун-Максимилиан, сын Смурного Сэма, того самого, что держал покерные столы у себя дома, медленно брел по Главной улице, помахивая картонной короной «Бургер Кинг». Банда подростков забросала его камнями, когда он проходил парк, чтобы купить пива к вечерней карточной игре. Потом они обжигали его уши зажженными сигаретами. А потом они забрали у него деньга на пиво и ушли, напоследок называя его дурными словами.

Ко всему этому он привык.

В спецшколе дети обычно подходили к перилам и звали его. «Эй, приятель, — кричали они. — Мы хотим с тобой дружить. Иди сюда, у нас есть для тебя шоколадка». А когда он подходил поближе, то получал плевки.

А они потом со смехом убегали.

Когда Максимилиан возвращался в класс, на его лице, в волосах и на одежде блестели шарики слюны, словно запутавшиеся белые жемчужины.

Возле «Городского герба» Максимилиан помедлил. Прямо у него под ногами была тяжелая стандартная решетка водостока. Он поглядел вниз.

Что-то похожее на белые шары покачивалось во тьме у него под ногами. Футбольными мячами плыло от скотобоен в сторону гостиницы. Он недолго понаблюдал за этими белыми шарами, по которым, будто вены, шли пурпурные полосы. Один мяч остановился, потом закрутился волчком.

Максимилиан слабо махнул рукой с картонной короной. У белого футбольного мяча было два глаза — больших и как будто дымных. И тонкий нос, и рот, похожий на рану от случайного удара топором. А зубы во рту были большие.

И острые.

Максимилиан сделал шаг вперед, встав обеими ногами на железную решетку в двух метрах от качающихся голов. Лицо под ногами исчезло. Теперь он видел только макушку, заколыхавшуюся в уходящей веренице.

Подул ветер. По улице понеслись бумажки и картонки от поп-корна. Мимо проехала пивная машина, напомнив Максимилиану, что надо идти домой, где на него неминуемо обрушится гнев отца.

Ты потерял деньги? Ты потерял деньги! Поверить не могу, что можно быть таким небрежным, ты, кровосос негодный...

Для Максимилиана Харта жизнь была беспрестанным водопадом загадок. Он мало что понимал из того, что делали или говорили вокруг него: почему поезда с клацанием и грохотом выезжают из вокзала, или почему они снова туда въезжают, или почему люди приходят и уходят, и плюют в него, и крадут его деньги. Он понятия не имел о хитрости тех, у кого на одну из этих сверхважных хромосом меньше.

Эта отсутствующая хромосома, на его взгляд, наделила всех остальных лицами, как у собак — с выступающими носами и тонкими веками.

Через несколько кратких часов, в темнейшие часы бессонной ночи Максимилиан Харт столкнется с величайшим испытанием в своей недолгой жизни. И перед лицом этой надвигающейся опасности единственным оружием, которое окажется в его распоряжении, станет тот самый кропотливый стоицизм, с каким он встречал прошлые загадки и претерпевал прошлые невзгоды.

С безвольно свисающей картонной короной в руке он побрел по улице.

Ранний воскресный вечер. Время — начало шестого.

Пока Электра запирала вращающуюся дверь парадного входа, Бернис развешивала объявления на боковые двери, ведущие в общий бар. Написанные черным фломастером на бланках «Городского герба», эти объявления просто говорили: «ВОСКРЕСЕНЬЕ. К СОЖАЛЕНИЮ, ГОСТИНИЦА И БАР СЕГОДНЯ ЗАКРЫТЫ ПО ТЕХНИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ».

Технические причины? Отговорка на все случаи жизни.

Дальняя родственница извинениям пьяницы, который объясняет свои действия тем, что был усталый и вспылил.

Налетевший порыв ветра шлепнул Бернис по руке объявлением, которое она как раз приклеивала скотчем на дверь. Руки у нее дрожали. И скотч предпочитал клеиться к пальцам, а не к бумаге.

Черт.

У Бернис не шла из головы тварь, лежащая в подвале: выглядит как труп, и это мертвецки белое лицо, и, о господи боже, соски у нее оторваны. Сам вид мертвой девушки пугал ее больше, чем она могла бы внятно описать.

А потом еще Бернис услышала эти громовые удары в дверь.

Что-то было там по ту сторону двери. Одна из этих вампироподобных тварей.

И тварь желала, чтобы ее впустили, еще как желала.

Она желала тебя, Бернис, сказала она самой себе. И что теперь? Предполагается, я спокойно вернусь в эту гостиницу, да?

Все тело у нее будто покрылось пленкой страха, точно потом; холодного страха, который запачкал ей ужасом саму душу.

Прижимая кусочки скотча к углам объявления, она выглянула на улицу. На тротуаре стоял мужчина с явным синдромом Дауна и глядел себе под ноги в водосток. В его расслабленной руке свисало что-то вроде картонной короны.

Она знала его в лицо. Если он поднимет на нее взгляд, она кивнет и улыбнется.

Господи боже мой, мы все еще тянем за собой все эти соци.альные условности, нам всем вчистую промыли мозги воспитанием... На самом деле ей больше всего хотелось заорать в голос и забиться головой вон об ту кирпичную стену.

Так и не поглядев в ее сторону, мужчина медленно пошел прочь от гостиницы.

Счастливчик, подумала она. Может, и мне стоит сделать то же самое. Просто уйти от всего этого. Это не моя битва.

Но в глубине души она знала, что это не так. Невидимые нити привязывали ее к этому городу, к этому зданию, к этим людям. Разорвать их можно будет, лишь когда...

Она поежилась, по рукам пробежали мурашки.

Эти нити будут оборваны лишь тогда, когда свершится все то, что должно свершиться, и безумие пойдет своим чередом.