Дафф отдыхал час, а когда вернулся в забой, Мбежане по-прежнему работал там. Дафф видел, как он взял в руки камень размером с пивной бочонок, напряг ноги и вырвал камень из завала. Посыпавшаяся земля и мелкие осколки до колен покрыли ноги Мбежане, и Дафф бросился ему на помощь.

Через два часа Даффу снова пришлось уйти на отдых. На этот раз он увел с собой Мбежане и заставил его съесть немного супа. Они сидели рядом, спиной к стене туннеля, завернувшись в одеяла. К Даффу пришел начальник смены.

– Миссис Раутенбах послала это вам вниз, сэр.

Полбутылки бренди.

– Поблагодарите ее.

Дафф зубами вытащил пробку и дважды глотнул. На глазах у него появились слезы, и он протянул бутылку Мбежане.

– Так не годится, – возразил тот.

– Пей, Мбежане, пей.

Мбежане отпил, тщательно протер горлышко своим одеялом и вернул бутылку Даффу. Дафф сделал еще глоток и снова предложил Мбежане, но тот покачал головой.

– Немного этого – сила, слишком много – слабость. А нам еще работать.

Дафф закрыл бутылку.

– Когда мы доберемся до него? – спросил Мбежане.

– Еще день или два.

– За два дня человек может умереть, – задумчиво сказал Мбежане.

– Только не тот, у кого тело быка и характер дьявола, – заверил его Дафф. Мбежане улыбнулся, а Дафф продолжал, подыскивая слова на зулусском: – Ты любишь его, Мбежане?

– Любовь – женское слово, – ответил Мбежане, разглядывая большой палец на руке – ноготь сорван и торчит, как могильный камень; Мбежане взял его зубами, оторвал и выплюнул на дно туннеля. Дафф содрогнулся. – Эти бабуины не работают, когда их не подгоняют. – Мбежане встал. – Ты отдохнул?

– Да, – солгал Дафф, и они вернулись в забой.

Шон лежал в грязи, положив голову на жесткую каску. Тьма была такой же непроницаемой, как окружающий камень. Шон пытался представить себе, где кончается одно и начинается другое; тогда он не так сильно ощущал мучительную жажду. Он слышал удары молотов и грохот падающих камней, но звуки как будто не приближались. Тело затекло, все болело, но он не мог повернуться; при каждой попытке колени упирались в тележку. Воздух постепенно становился затхлым, заболела голова.

Он снова тревожно зашевелился и задел руками кучку соверенов. Ударил по ним, разбросав в грязи. Эта приманка завлекла его в западню. Сейчас он отдал бы их все – все свои миллионы – за ощущение ветра в бороде и солнца на лице. Темнота липла к нему, густая и вязкая, как черная патока; казалось, она заполняет нос, горло, глаза, душит его. Шон поискал и нашел ощупью спички. За несколько секунд света он сожжет драгоценный кислород в полости и все равно сочтет это выгодным обменом… но спички отсырели. Он упрямо чиркал спичками, но отсыревшие головки отламывались без единой искры, и он отбросил коробок и закрыл глаза, чтобы прогнать темноту. За закрытыми веками возникли яркие пятна, они двигались, преобразуясь, и неожиданно очень отчетливо возникло лицо Гаррика.

Шон месяцами не вспоминал о своей семье, он был слишком занят золотой жатвой, но теперь к нему вернулись воспоминания. Он столько забыл! По сравнению с властью и золотом все остальное казалось несущественным, даже жизни, человеческие жизни ничего не значили. А теперь его собственная жизнь колеблется на краю темной пропасти.

Течение его мыслей снова прервал грохот кувалд. По ту сторону перегороженного туннеля люди пытаются спасти ему жизнь, пробиваются через предательские камни, которые в любую минуту могут снова обрушиться. Люди гораздо ценней этого пагубного металла, этих маленьких золотых кружочков, которые лежат рядом с ним в грязи, пока люди стараются спасти его.

Он подумал о Гарри, искалеченном его неосторожным выстрелом, отце зачатого им, Шоном, ублюдка, об Аде, которую он оставил, не попрощавшись, о Карле Лохткампере с пистолетом в руке, снесшем себе полголовы в спальне, о других безымянных, безликих людях, которые погибли из-за него.

Шон провел языком по губам и прислушался к ударам молотов – теперь он был уверен, что они раздаются ближе.

– Если выберусь отсюда, стану другим. Клянусь!

* * *

За следующие тридцать шесть часов Мбежане отдыхал всего четыре. Дафф видел, как тает его плоть, уходя с потом. Он работал на износ. Сам Дафф уже обессилел и больше не мог работать руками, но руководил командами, подпиравшими крышу туннеля. К вечеру второго дня они расчистили сто футов. Дафф прошел по этому туннелю и, дойдя до плоскости забоя, заговорил с Мбежане:

– Давно вы в последний раз подавали ему сигнал?

Мбежане остановился, держа в татуированных руках кувалду; ее ручка была липкой и почернела от крови.

– Час назад, и тогда казалось, что между нами длина копья.

Дафф взял у одного из туземцев лом и постучал по камню. Ответ пришел немедленно.

– Он ударяет по чему-то металлическому, – сказал Дафф. – И похоже, он всего в нескольких футах. Мбежане, пусть работают другие. Если хочешь, можешь остаться и смотреть, но ты должен отдохнуть.

В ответ Мбежане поднял кувалду и ударил по камню. Камень раскололся, и два туземца ломами высвободили обломки. В образовавшемся отверстии они увидели угол тележки. Все смотрели на нее, потом Дафф закричал:

– Шон, Шон, ты меня слышишь?

– Перестань орать и вытащи меня отсюда.

Голос, хриплый от жажды и пыли, звучал тихо из-за слоя камня.

– Он под тележкой!

– Это он!

– Нкози, как ты?

– Мы его нашли!

Крики подхватили работавшие дальше в туннеле и передали поджидавшим у подъемника:

– Его нашли, с ним все в порядке, его нашли!