Не забудь захватить пива. Сам знаешь, в гарнизоне сухой-пресухой закон.

Обнимаю! Успехов тебе. Приветы от бабушки и отца.

Лиля».

5

В субботу утром Жанна читала Блока. Неумытая, непричесанная лежала, натянув одеяло до самого подбородка, потому что вторые рамы хотя и были вставлены, но не были заклеены. А батареи парового отопления грели едва-едва. Судя по узорам на стекле, на улице был мороз. Но было и солнце — узоры искрились. И комната общежития для одиноких молодых специалистов не пугала сейчас хмуростью, а казенная меблировка не бросалась в глаза.

У окна не ветер бродит,

Задувается свеча,

Кто-то близкий тихо входит,

Встал — и дышит у плеча.

Обернусь и испугаюсь…

И смотрю вперед — в окно:

Вот, шатаясь, извиваясь,

Потянулся на гумно…

Не туман — красивый, белый,

Непонятный, как во сне…

Он — таинственное дело

Нашептать пришел ко мне…

В коридоре была тишина. Не гудел пылесос. В будние дни он свирепствовал ровно с восьми утра, и с того самого момента уборщицы переговаривались, вернее, перекликались на самые разные темы. Впечатление складывалось такое, что ты находишься на рынке, хотя никакого рынка в городе не имелось. Здесь даже столовая была лишь одна — при леспромхозе для рабочих. По субботам и воскресеньям столовая, естественно, не работала, потому что леспромхоз был выходной. Жанна запасалась в магазине болгарским компотом, который заменял ей и суп и борщ, покупала граммов двести сыра, колбасы, хлеба. Стиль работы местного общепита, конечно, нельзя было признать идеальным, однако от преждевременной полноты он гарантировал. Спасибо хоть за это.

Но сказкой веяла синяя даль,

За сказкой — утренний свет.

И брезжило утро…

В одиннадцать она вылезла из постели для того, чтобы нырнуть в теплый халат, взять полотенце, мыльницу, зубную щетку. Потом вышла в коридор. Туалетная комната была справа в самом конце коридора. Идти нужно было мимо столика вахтера. По обыкновению вахтер за столиком не сидел. Если дежурил Сидоренко по прозвищу дед Мазай, то он сейчас находился, разумеется, у магазина, потому что в одиннадцать открывался винный отдел. Если кто-то из женщин, то они, наверное, ушли домой готовить обед.

На столике Жанна увидела телеграмму в обложке — алели красные маки. Из любопытства развернула ее. И замерла. Телеграмма адресована была ей.

«Дорогая доченька, — писал отец. — Поздравляю тебя с днем рождения. Желаю крепкого здоровья и хороших успехов в работе. Мама сейчас гостит у Тани в Грозном. Обнимаю тебя и целую».

«Боже мой, — испугалась она и вздохнула. — Забыть о собственном дне рождения. Что это? Замотанность или ранний склероз? Товарищ доктор, ставьте диагноз… Отец помнит. Бедненький! Сидит один — сторожит дом. Собаку, кошку, канареек».

Жанна как-то очень ясно представила себе маленький дом под Армавиром. И сад с яблонями, грушами, вишнями, сливами, виноградом. Огород с засохшей картофельной ботвой. Отца, колдующего в саду или в огороде…

Отец Жанны Павел Корнилович — пенсионер. Инвалид Отечественной войны 2-й группы. Служил во время войны морским летчиком в 63-й авиабригаде на Черном море. Бомбил Констанцу на ДБ-3, на СБ. Участвовал в налете 24 июня 1941 года, когда 36 наших бомбардировщиков рано утром метко сбросили бомбы на порт, нефтебазу, аэродром Мамайя и вернулись без всяких потерь.

Павел Корнилович любил вспоминать свою боевую молодость. Но Жанна никак не могла представить отца за штурвалом самолета, хотя слушала его рассказы часто и охотно.

Однажды она спросила (было ей тогда лет двенадцать):

— А если бы тебя убили, меня бы не было?

Он посмотрел на нее удивленно. Сказал:

— Да.

— Выходит, я воевала вместе с тобой?

— Выходит.

— Может, поэтому мне снятся твои бомбардировщики так ясно, словно я сама на них летала?

— Не знаю, — отец очень серьезно посмотрел ей в глаза, — это дело науки. Я, дочка, объяснить не могу.

…Жанна сложила телеграмму. И уже собралась продолжать путь, как на столе вахтера зазвонил телефон. Она сняла трубку, сказала:

— Вас слушают.

Незнакомый мужской голос попросил:

— Позовите, пожалуйста, к телефону доктора Лунину.

— Я слушаю вас.

— Одну минуточку. Сейчас с вами будут говорить.

Что-то щелкнуло в трубке. Видимо, телефон переключили.

— Здравствуйте!

Она сразу узнала, что слово это произнес полковник Матвеев. Уже тогда, когда незнакомый мужчина сказал: «Одну минуточку. Сейчас с вами будут говорить», она подумала о полковнике. Почему? Может, просто потому, что у нее не было других знакомых, которые могли бы звонить ей через секретаря или дежурного.

— Здравствуйте, — ответила она.

— Вы узнали меня? — спросил он.

— Еще бы… — сказала она весело и бодро.

— Это хорошо.

— Что это?

— Ваше настроение.

— А… Еще бы… — Вот уж привязались эти слова, прилипли. — У меня сегодня день рождения!

— Поздравляю.

— Спасибо. Только не спрашивайте, сколько мне лет.

— В вашем ли возрасте об этом думать?

— Конечно. Мне грохнуло двадцать шесть, а это совсем не шестнадцать.

— У каждого возраста свои прелести, — сказал он серьезно, почти строго.

— Как ваше здоровье? — спросила она.

— Я хочу к вам приехать.

— Лучше в понедельник, — сказала она, будто не поняв интонацию его последних слов. Подумала, что вот растерялась. Потому и пояснила: — В понедельник можно сразу сделать ЭКГ.

— ЭКГ подождет, — сказал Матвеев. Собственно, не сказал, а решил. — Я хочу приехать сегодня. Скажем, часа в четыре. Можно?

— Приезжайте, — после паузы ответила она.

…Все-таки машина — это действительно чудо. Сорок километров, меньше часа езды, а уже не хочется верить в то, что где-то есть захолустье Каретное, холодное общежитие для молодых одиноких специалистов, болгарский компот из слив вместо супа…

В летнее время ресторан обслуживал интуристов, и только интуристов. Он стоял на автомобильной трассе, окруженный соснами. И озеро лежало рядом. Сегодня оно было занесено снегом, но весной, летом, осенью плескалось под окнами, голубое или серое. Легко представить, какая это была красота.

— Вам нельзя коньяк, — сказала она. — Коньяк играет с сосудами. Он вначале расширяет их, потом сужает.

— Что же мне можно?

— Немного водки. И минеральной воды.

— Хорошо, товарищ доктор.

«У него очень высокий лоб, — подумала Жанна. — Глаза строгие. Но добрый. И улыбка хорошая. А строгость — это, наверное, профессиональное. Командир… Полковник».

— Расскажите о себе, — попросил он. Перевел взгляд от окна, за которым в сиреневато-розовом свете заката таял день, таял, как снежинка в ладонях.

— Очень непростая просьба, — ответила она, продолжая смотреть в окно.

По дороге за высокими соснами катила машина с включенными фарами. Свет от них был еще