— Эй, Влас! Помоги нам. Давай к мужикам. Снежный стол хотят сделать, чтоб веселее было и всем хватило места! — показалась в дверях Анна.

— Они уже вернулись из поселка?

— Конечно! Кажется, тебе письмо привезли. На этот раз от женщины! — поторопила условника.

Влас сорвался с лавки и резво поскакал к Федору.

— Где письмо? — спросил с порога.

— Возьми и, слышишь, как прочтешь, бегом к нам! Нынче год особый! Первый коренной житель появился! Девочка! Это к счастью!

Меченый уже не слышал последних слов, он долгое время ждал письма от Лили. Он мечтал о нем. Мысленно умолял девушку вспомнить его. И она написала… Меченый побежал глазами по строчкам, ничего не понимая: «Здравствуй, Влас! Вот и собралась я все-таки написать тебе. Ты уже давно забыл, что имел когда-то мать…»

«Тьфу, черт! Ждал от девушки, а пришло от твари!» Читал письмо дальше: «Когда же станешь человеком? Или окончательно потерял совесть? Ты что, навсегда прописался в тюрьме и забыл о доме, своем сыновнем долге передо мной? Ведь мы с отцом не только родили тебя, но и дали прекрасное воспитание. Ни в чем не отказывали, потакали каждому желанию. Ты не знал трудностей и лишений. Это не можешь отрицать. А когда я состарилась, ты даже не интересуешься, как живу. Да и можно ли назвать это существование жизнью? У меня нет средств даже на билет в театр, в филармонию! Я была там в последний раз три года назад. Как же отстала и опустилась. Мне не в чем пойти в гости. Весь гардероб устарел! Я и не знала, что шпильки и креп-сатин давно вышли из моды, а в моей шубе неприлично выйти на улицу. Если б твой отец увидел бы мою нищету, он не выдержал бы и получил бы второй инсульт. Я пока креплюсь, но надолго меня не хватит. Раньше у меня имелся друг. Кажется, ты его видел. Но он покинул меня, сказав, что обязанности и долг перед семьей не позволяют ему дольше оставаться со мной, и я снова осталась одна, без материальной помощи и поддержки. Моей пенсии не хватает и на питание. Дошло до того, что соседка вовсе обнаглела и предложила нянчить двоих ее детей! Нет, ты только представь себе этот цинизм? Я и описанные ползунки! Да лучше руки на себя наложить, чем согласиться на подобное! Конечно, возмутившись, выгнала и обругала ее! Она ответила, что не хотела унизить, а лишь помочь! До чего дожила?! И не предполагала! Именно потому пишу тебе, чтоб разбудить твою совесть. Сейчас ты не в зоне! На условном! Что-то получаешь, а значит, помоги мне жить достойно! Иначе мне придется обратиться к закону и потребовать удержания алиментов с тебя на мое содержание…»

Влас заматерился так, что перегородка дрогнула в ужасе.

— Тебе, плесень, в театр не в чем? А почему не спросила: сколько получаю здесь и как вообще живу на эти крохи? Жир с жопы растерять не хочешь? Я подыхал, но не просил у тебя, старая калоша! Уже семьдесят скоро, все в театр, на люди тянет, о моде помнишь? Глянула б, в чем сам хожу! Что тогда сказала б?! — Выбросил письмо в печь и тут же поджег его. Но зло осталось.

Влас выскочил наружу, чтоб продышать обиду. Его тут же увидели, позвали. Через полчаса он уже забыл о письме, делал стол из снега под самой елкой, сверкавшей всеми игрушками, гирляндами. От нее пахло детством — далеким и забытым. И снова на сердце появилась тяжесть. Ведь и тогда он веселился среди чужих…

— Власка! Помоги нарезать хлеб!

— Дамир! Неси картошку. Она сварилась.

— Миша! Живей грибы на стол!

— Лида! Где студень? Сюда ставь.

— Дима, неси пироги!

Все бегали, суетились, торопились успеть до полуночи.

— Мужики! Живо всем переодеться, привести себя в порядок! И к столу! — скомандовала Золотарева.

Влас сделал вид, что не услышал. Ему не во что было переодеваться.

— А ты что стоишь в рваных штанах и телогрейке? — спросила Золотарева.

— Другого нет. Да и нельзя на празднике без пугала! — отмахнулся Влас.

— Живее за мной на склад! — потянула за собой Меченого.

Вернулся он в новых штанах и уже не в телогрейке, а в красивой куртке — теплой, непродуваемой.

— Носи на здоровье! Это зимняя спецовка! Хорошо, что пришлась впору! — переодела Нина Ивановна всех троих условников. — Обещают яловые сапоги для вас. Хорошая обувь, теплая и удобная! После праздников за ними поедем! — улыбалась женщина.

— За Новый год! За нашу малышку, что решила появиться здесь и стать первой самой настоящей, коренной жительницей! За Снежану! — поднял Золотарев стакан с шампанским.

Федор, выпив свое одним залпом, поторопился и поджег сразу несколько петард. Они с шумом салютовали, высвечивая темноту разноцветными огнями, осыпая снег блестками.

Влас жадно ел тушеную картошку и винегрет, капусту и огурцы, сыр и жареную рыбу. Простая еда была на столе, но Меченому показалось, что никогда в жизни не ел такого вкусного.

Федор прямо здесь жарил шашлыки для всех. Специально к празднику свинью заколол.

— А сам как теперь? Зима длинная. Что есть будете? Ить вся свинья на шашлыках сожрется. А у тебя внуки! — напомнил Дамир.

— Чудак ты! Да не голодаем мы. Вон еще медвежьей солонины — целая бочка! Без мяса не сидим. Да и в хлеву две свинушки подрастают. О чем ты? Мы куски под подушки не прячем. Все вместе, открыто едим. Так оно вкуснее! Иначе не умеем! — смеялся Федор над озабоченностью условника.

Такого веселого Нового года никто из троих условников не мог припомнить за всю свою жизнь. Все пели, плясали, шутили. Никто никого не задел и не обидел. Даже Влас, хоть и не без труда ему давалось, сдерживал себя и ни разу не цыкнул на Дамира, не назвал Смирнова ни лягавым, ни мусорягой. Только по именам. Он сидел рядом с Михаилом, впервые забыв о фартовом законе, категорически запрещающем такое соседство.

Они хохотали от души над частушками Федора. Тот, затесавшись в хоровод, спел такое озорное, что Влас позавидовал:

Моя милка хоть куда,

Вовсе неудельная!

Только я ей куть-кудах,

А она уж стельная.

Полина, подвязанная цветастой шалью, вовсе помолодела, забыла о боли в спине и ногах, подмаргивала мужу, подзадоривала.

Лида отплясывала «Цыганочку». Золотарев всем аккомпанировал на баяне и не уставал. Только Дамир переживал:

— Неужель всю свинью сожрут за праздник?

Михаил старался не думать ни о чем постороннем. Хватало забот в будни. Их было слишком много в жизни. Редко случались лишь праздники, потому они долго помнились.

Да и были ль это праздники? Когда отмечали их у родни жены, он чувствовал себя незваным гостем на чужой пирушке. И только здесь его никто не одергивал, не поучал и не подначивал. Не следили, как он пользуется ложкой и вилкой, почему после рыбы взялся за шашлык, а сыр съел следом за селедкой. Никто и не смотрел, куда он положил вилку. Пирог с клубникой вовсе не положил на тарелку, а сразу в рот запихал кусками. Нет! Он вовсе не захмелел. Здесь вообще не с чего было пьянеть.