В Италии Ольга наслаждалась жизнью. Ей нравилось проводить вечера в сигаретном дыму баров, под приятную музыку, сидеть на высоком стуле с одной ножкой, зная, что мужчины пожирают глазами ее ноги, которые едва прикрывает мини-юбка. Нравилось цедить настоящий, а не польский самопальный мартини и замысловатые, необычные на вкус коктейли. Она самой природой была создана для кабацкой жизни. И ее такое времяпровождение нисколько не утомляло.

Ольге казалось странным, что какие-то умники катаются в Италию глазеть на готические соборы и старинные палаццо. Ее вся эта каменная рухлядь нисколько не воодушевляла. Другое дело ночная, беззаботная, легкая, как хорошее вино, жизнь. Когда неторопливо цедишь «кьянти» и на плохом итальянском забалтываешь мужчин, делаешь многообещающие намеки, а потом одним щелчком вышибаешь их к чертям, как насекомое, случайно севшее на рукав кофты. Это упоительное ощущение. Тем более когда знаешь, что можешь включать «динамо» абсолютно безнаказанно. Это тебе не Россия, где за «динамо» можно без долгих разговоров получить по накрашенному лицу от какого-нибудь подвыпившего толстошеего болвана с золотыми перстнями — и не глянет, что перед ним представительница слабого пола. Итальяшки хоть и горластые, но не агрессивные. И там всегда за твоей спиной маячит вышибала, а если его не хватит, то и полицейский…

Вообще, итальянские мужчины Ольге не нравились. Похоже, это всеобщее вырождение мужчин на свете — что на русских без слез не глянешь, что на европейцев. Только один Кавказ остался, но те воспринимают женщину как свою частную собственность. Хотя мысль выскочить в Италии замуж посещала ее все чаще, но хватать первого попавшегося туземца ей не хотелось. Если уж брать, так что-то стоящее. В смысле денег, конечно. Других достоинств в макаронниках не сыщешь… Где же найдешь второго такого, как Пробитый…

Вспомнив о нем, она даже слегка вздрогнула, тряхнула плечами. Ее охватила сложная гамма чувств — от засевшего в печенках страха до мазохистского желания быть его покорной рабыней. Хуже всего, что за человека он ее особенно не держал. Но она ему все готова была простить. От него веяло яростной мужской силой. И ему хотелось отдаваться так, чтобы он то ли брал тебя, то ли просто насиловал, а не интеллигентно, как большинство недоделанных особей мужского пола, спрашивал: а разреши-ка это… Но все-таки он был большой сволочью. И его физиономия расклеена на стендах «Их рызыскивает милиция». Неудивительно. С таким зарядом агрессии и с таким его подходом к жизни и людям не могло кончиться иначе. Но это еще сильнее возбуждало ее. Все-таки мужчина, который может, не задумываясь, грохнуть хоть обычного человека, хоть мента, притягивает жутко, мысли о нем отзываются сладкой дрожью. Такому не надо доказывать, что он именно мужчина, а не амеба в штанах.

— Скоро обратно? — спросил бармен, протягивая Ольге очередной коктейль.

— Куда? — покосилась она на него.

— Ты же в Италии была, Оль.

— Скоро. Долго в этом дерьме не протяну.

Стоило ей возвратиться в Полесск из своих вояжей, буквально через три дня ее начинало тянуть обратно. Ее раздражало все вокруг — неухоженные дороги с разбитым асфальтом, некрашеные, все в потеках девятиэтажки, влажная, моросящая погода, вечно измотанные, осточертевшие лица соотечественников. И ее тянуло обратно как магнитом. Конечно, кабаков и в Полесске было полно, но разве это такие кабаки! Разве в них такая музыка! Разве здесь такой воздух!..

— Чао, — вяло помахала она рукой бармену.

— Гуд бай, бэби, — обменялись они импортными словами…

Когда она вернулась домой, было каких-то одиннадцать вечера. Детское время. В Милане только сейчас и начинается настоящая жизнь. Но голова у нее была чугунная. Страшно хотелось спать. И на душе как-то муторно.

Свернувшись калачиком на диване, она прикрыла глаза и тут же провалилась в сон…

Она проснулась бы по привычке где-нибудь в час ночи, чтобы раздеться и постелить постель — так она всегда делала, когда уматывалась до предела. Но ее выбил из дремоты резкий телефонный звонок.

— И кому не спится? — прошептала она, не открывая глаз, на ощупь ища на полу рядом с диваном радиотелефон. Наконец она нащупала трубку, но уронила ее на палас.

Телефон все звонил. Она нажала кнопку и услышала грубый голос:

— Дрыхнешь?

Тут сон как рукой сняло. Сердце екнуло в груди и застучало молотом. Дрожь ледяной волной прокатилась по телу.

— Ты, — только и нашлась сказать она.

— Я, я.

— А…

— Меньше трепись — больше слушай. Сейчас идешь в телефонную будку и звонишь на мою трубу.

— Но…

— Ольга, я все сказал…

Когда она клала трубку на аппарат, та отбила барабанную дробь. Руки у Ольги тряслись. Она поняла, что совершенно не хочет видеть Пробитого. От одной мысли о том, что он потребует помощи в своих, теперь уже мокрых делах становилось зябко…

— Вот свинья! — в отчаянии воскликнула она. Ей захотелось плюнуть на все и послать Пробитого к чертовой матери. Не звонить, не говорить с ним. Пусть сам разбирается со своими проблемами. Он ее за человека не считает, а она должна бежать по первому его зову!

— Черта с два, — прошипела она, но, полежав несколько секунд, встала и натянула туфли.

Конечно, она пойдет. И позвонит ему. И сделает все, что он попросит. Ведь она просто боится его. До пустоты в груди боится. До холода в животе. Боится, потому что знает, что он не прощает никогда ничего.

Где же этот номер его сотового? Она вытряхнула из сумки какие-то визитки, синюю растрепавшуюся записную книжку с выпадающими листами. На одном из листов и был записан его мелким аккуратным почерком номер сотового телефона. Так, еще нужен жетончик… Отлично, завалялась парочка…

— Хорошо, скотина грубая. Будь по-твоему, — со злостью произнесла она.

Сон был сладкий. И спать Ушакову предстояло еще минимум часов шесть. Он заслужил этот сон. Ведь вчера ему выспаться не удалось. В первом часу ночи его подняли по тревоге. Дежурный сообщил, что в Кумаринском районе обстреляна милицейская машина. И развлечений хватило на всю ночь.

Их было четверо — трое семнадцати-восемнадцатилетних пацанов и одна их ровесница. Чего они обожрались — то ли таблеток, то ли наркотиков, то ли дешево и доступно нанюхались бензина, но крышу у них снесло напрочь. Они раздобыли старое ружье и вечерочком устроили культпоход за тридцать километров — в дачный поселок Боровск. Чем он им приглянулся — неизвестно. Первым получил из ружья в грудь пожилой мужчина, который то ли косо посмотрел на них, то ли сказал что не так. Он заслонился рукой. Его спасло, что заряд в патроне от старости был ослабленным. Он упал, обливаясь кровью, а несовершеннолетки, счастливо хохоча — прикол вышел ломовой, — двинули дальше. Следующий заряд схлопотал их сверстник, который не прореагировал на их вопль: