— Мы его заговорим, — был ответ, — и собьем с толку. Я скажу, что место кока — ваше, как только я задам трепку Гансону. А вы скажете, что мне следовало бы оттрепать его сейчас. А я скажу, что Гансон сначала должен дать мне повод к трепке. А затем мы раскричимся и поднимем такой шум, что только держись. Вы готовы?

Доутри кивнул головой, и они громко заспорили, а Майкл смирно сидел, переводя внимательный взор с одного на другого.

— Я выиграл, — объявил капитан Иоргенсен, когда официант подошел к ним с одним бокалом пива. — Ваш пес давно забыл про два бокала, если он вообще что-нибудь понял. Ему кажется, что мы с вами здорово поспорили. Соображения об одном или двух бокалах исчезли из его головы, как исчезают смытые волной слова, написанные на песке.

— Полагаю, что сколько бы вы шума ни поднимали, он своей арифметики не забудет, — сказал Доутри, хотя в его душе этой уверенности не было. — Я ему напоминать не буду, — прибавил он с некоторой уверенностью. — Вы увидите, что он сам вспомнит.

Высокий бокал пива был поставлен перед капитаном, и он быстро схватил его. Майкл, напряженный, как струна, стоял на задних лапах; он знал, что от него что-то требуется, вспомнил прежние уроки на «Макамбо» и тщетно вглядывался в непроницаемое лицо баталера — затем оглянулся и увидел один бокал вместо двух. Он очень хорошо усвоил разницу между одним и двумя, и до его сознания сразу дошло, что на столе стоит всего один бокал, когда было заказано два. Как это случилось, самый глубокий психолог вряд ли знает больше, чем он знает о самой сущности мысли. Майкл внезапно вскочил, положил обе передние лапы на стол и сердито залаял на официанта.

Капитан Иоргенсен ударил кулаком по столу.

— Ваша взяла, — загремел он. — Я плачу за пиво. Официант, еще бокал!

Майкл посмотрел на баталера, чтобы себя проверить, и рука баталера, положенная на его голову, дала ему надлежащий ответ.

— Начнем снова, — сказал окончательно проснувшийся и заинтересованный капитан, вытирая тыльной стороной ладони пену со своих усов. — Один и два — это он понимает. Но как насчет трех? Или четырех?

— То же самое, капитан. Он считает до пяти и знает, что предметов бывает больше, чем пять, но дальше не знает.

— Эй, Гансон! — через весь бар закричал капитан Иоргенсен коку с «Говарда». — Эй ты, глупая башка! Иди сюда, выпей с нами!

Гансон подошел и взял себе стул.

— Я плачу за пиво, — сказал капитан, — но заказывайте вы, Доутри. Послушайте, Гансон, это замечательный пес! Он знает счет лучше вас. Нас трое, и Доутри заказывает три пива. Пес ясно слышит три. Я показываю официанту два пальца — вот так — видите? — и он приносит всего два бокала. Вы посмотрите, какую бурю поднимет наш песик.

Все произошло как по писаному, и Майкл неистовствовал, пока приказание Доутри не было исполнено в точности.

— Он вовсе не считает, — решил Гансон. — Он видит, что перед одним из вас пусто. Вот и все. Он знает, что перед каждым должен стоять бокал. Вот он и лает.

— Прекрасно, — похвастался Доутри. — Нас трое. Закажем четыре бокала, тогда у каждого будет по бокалу, но вы увидите, что Киллени все равно закатит официанту скандал.

Так все и случилось. Майкл вошел в роль и лаял на официанта, пока тот не принес четвертый бокал. Тем временем вокруг их столика собралась толпа, и всем хотелось угостить Доутри пивом, чтобы испытать таланты Майкла.

— Великолепно, — философствовал Доутри. — Чудно устроена жизнь. То нечего было выпить, а через минуту тебя уже готовы утопить в пиве.

Некоторые даже хотели купить Майкла, предлагая за него смехотворную цену в пятнадцать и двадцать долларов.

— Вот что я вам скажу, — шепнул капитан Иоргенсен, увлекая Доутри в угол. — Отдайте мне этого пса, и я сейчас же оттреплю Гансона. Вы завтра придете на работу — место за вами.

Владелец бара увлек Доутри в другой угол и там предложил ему:

— Приходите сюда каждый вечер с вашим псом. Это поднимет торговлю. Пива будете получать сколько угодно и пятьдесят центов наличными за вечер.

Это предложение натолкнуло Доутри на блестящую мысль. Вернувшись домой и предоставив Квэку расшнуровывать свои башмаки, он обратился к Майклу:

— Мы на правильном пути, Киллени. Если этот трактирщик даст нам вволю пива и пятьдесят центов в вечер… значит вы этого стоите, сынок, да, пожалуй, не только этого. Ведь трактирщик гонится за наживой. Поэтому он продает свое пиво вместо того, чтобы его выпить… Киллени, ты ведь не прочь поработать на меня, знаю… знаю… Нам здорово нужны деньги. У нас ведь есть Квэк и мистер Гринлиф, и Кокки, не говоря уже о нас с тобой, и нам столько всего нужно! Нелегко раздобыть денег на квартиру, а достать работу еще труднее. Что скажете, сынок, побродим-ка завтра и посмотрим, сколько нам удастся набрать монет!

Баталер обеими руками держал голову Майкла, и Майкл, сидя у него на коленях глаза в глаза и нос к носу, вертелся и ерзал от счастья, высовывал язык и крутил обрубком хвоста. Все, что бы баталер ни сказал, было прекрасно, раз это исходило от него.

Седеющий баталер и мохнатый ирландский терьер стали заметными фигурами ночной жизни «Варварского берега». Доутри разработал представления со счетом, включив в число исполнителей и Кокки. Теперь, когда официант не приносил положенного числа бокалов, Майкл оставался совершенно спокоен, пока Кокки, по тайному знаку баталера, не начинал, стоя на одной ножке, теребить другой шею Майкла и нашептывать ему что-то на ухо. Только тогда Майкл, окинув взглядом стол со стоящими на нем бокалами, начинал распекать официанта.

Но поворотный пункт карьеры наступил, когда Доутри и Майкл в первый раз спели вместе «Свези меня в Рио». Это случилось в матросском «дансинге»[55]на Пасифик-стрит. Танцы сразу прекратились, и матросы шумно требовали все новых и новых песен. Хозяин ничего на этом не потерял, никто не уходил — наоборот, народ набился плотной стеной, чтобы прослушать репертуар Майкла: английский гимн, «Милочку», «Благой свет, веди», «Мой дом» и «Шенандоа».

Уже пахло чем-то большим, чем даровое пиво, потому что, когда Доутри выходил, хозяин «дансинга» сунул ему в руку три серебряных доллара и просил вернуться на следующий день.

— За эти гроши? — спросил Доутри, с презрением глядя на доллары.

Хозяин поторопился прибавить еще два доллара, и Доутри обещал вернуться.

— Прекрасно, Киллени, сын мой, — говорил он Майклу, укладываясь в постель. — Я думаю, что вы и я стоим больше пяти долларов за сеанс. Ведь таких экземпляров, как вы, еще мир не видал. Поющий пес, который может пропеть несколько дуэтов со мной и с полдюжины песен соло! Говорят, Карузо за вечер получает тысячу долларов. Конечно, ты не Карузо, но ты — пес-Карузо, один на весь мир. Сынок, я буду твоим антрепренером. Если мы с тобой не зашибем двадцати долларов за вечер, — знаешь, сынок, переберемся в более шикарные кварталы. Наш старик в «Бронкс-отеле» перейдет в лучшую комнату. Квэка мы с тобой хорошенько разоденем. Киллени, мальчик мой, мы с тобой так разбогатеем, что если старик не подцепит дурака, мы сами раскошелимся, купим ему шхуну и пошлем на поиски клада. Мы сами будем этими дураками — ты и я, и даже с удовольствием…