Он склонил голову и замолчал.

Хатепер почувствовал острый укол сочувствия. Строительство гробницы Хэфера близилось к завершению, но ещё ни разу Секенэф не нашёл в себе силы войти туда, чтобы посмотреть, как идут работы.

– Моя опора… я научил его, он был почти готов… Боги, как же мне не хватает его… моего прекрасного сына, сокровища нашей любви…

Дипломат поднялся, обошёл стол и положил ладонь на плечо брата.

– Ты не один, Секенэф. И пусть никто не может встать рядом с тобой по-настоящему, ты не один.

– Ты знаешь, как сильно я устал. Ты чувствуешь это, как никто другой… и тебе страшно.

– Не скрою, страшно, – признал Хатепер. – Ты – наш последний рубеж, и некому занять твоё место. Но ты знаешь, вся моя сила, всё, что я умею, – всегда в твоём распоряжении, брат.

Секенэф устало сжал его ладонь в знак благодарности.

– Я знаю, брат. Не бойся… я всё ещё сумею подняться на войну, если до того дойдёт, пусть это даже станет последним моим деянием во славу Таур-Дуат и рэмейского народа.

От этих слов и того, что стояло за ними, страх, поселившийся в душе старшего царевича, немного отступил.

– Мы не допустим войны.

– Я не могу перестать думать… что если всё зря? – Император поднял на него потускневший взгляд. – Что если мы зря ищем там, и люди действительно не знают.

– Мои верные и даже те, кто верен царице, ищут неустанно до сих пор. И даже если мы не найдём останки… гробница скоро будет закончена. Жрецы Великого Зодчего воссоздадут его форму, а наша память не позволит ему кануть в забвение.

– Ни один самый искусный жрец не сумеет вдохнуть в статую душу моего сына, Хатепер. Он потерян для меня и для нашего рода… и мысль об этом изнуряет и гонит меня, как пламенный хлыст Сатеха…

– Видят Боги, он не заслужил забвения, а Их Закон справедлив, – тихо ответил дипломат.

Про себя же Хатепер в очередной раз взмолился Ануи и Ваэссиру, покровителю их рода, чтобы Хэфер всё же нашёл путь к Водам Перерождения… и чтобы источник внутренней Силы Владыки Секенэфа не иссяк.

⁂

Хэфер не мог перестать думать о тринадцати солдатах, погибших в Лебайе, и о том, сколько погибнет ещё, если он ничего не сделает. Он позволил себе смириться, успокоиться, прислушаться к речам ставших ему близкими жрецов из общины. Но как посмел он забыться в покое некрополей… и в упоительном обществе своей жрицы, когда его народу угрожала беда, когда его отец, наверное, сходил с ума от горя?! Эти мысли разрывали сознание царевича. За неимением лучшего выхода в дни ожидания призыва от Перкау он загонял себя изнуряющими тренировками, за которые приходилось платить болью и опустошающей усталостью. Упрямо он гнал себя вперёд, хотя и знал, что всё равно не сможет ускорить восстановление. Год или никогда – таков был вердикт Перкау. Разве мог он уместить целый год в несколько дней? Или он так и останется калекой, никогда не сможет подняться на битву… Ведь именно об этом даже Перкау говорил с осторожностью, а другие и вовсе не решались сказать честно. Но пребывать в бездействии Хэфер больше был не в состоянии. Должен был существовать какой-то способ разрешить это, пусть даже из тех, к которым в обычное время не решишься прибегнуть…

Только присутствие жрицы помогало ему не поддаться накатившему снова отчаянию. Каким-то неведомым образом она по-прежнему вливала в него силу. Её взгляд, невидимый, но неизменно ощущаемый, вдыхал в него надежду и стремление. Хэферу пришлось признать, что здесь, в храме смерти, с телом, восстановленном бальзамировщиками, он всё же жил полнее, чем когда-либо… потому что она была здесь. И хотя в эти дни они говорили совсем мало, он бережно хранил в сердце все их беседы о земном и о божественном, всё то, что они успели разделить друг с другом. За время его пребывания здесь они успели стать друг другу истинными друзьями. Мало кто за всю жизнь Хэфера был ему ближе. Его восхищал живой ум жрицы, так странно сочетавшийся с тем, что о многих аспектах привычной для него жизни она сама, жившая в уединении общины, не знала совсем ничего. Ей чужды были интриги, она не понимала политики, и даже самая суть отношений в столице и при дворе ускользала от неё. Она жадно слушала истории о его путешествиях, а он с удовольствием рассказывал ей обо всём, что видел и успел узнать. Не менее жадно сам он слушал её рассказы о таинствах ритуалов, о шёпоте древних мёртвых, разделявших свою мудрость с живыми, о путешествиях души к незримому, о горизонтах, недоступных привычному взору, о благословенном присутствии Божества, связанного с каждым из своих жрецов настолько, что Его голос был слышен и ощутим. О, с какой величайшей любовью она говорила об Ануи Страже Порога – не только с почтением и безграничным уважением, но с нежностью и обожанием и без всякого страха! Её жизнь была тесно переплетена с течениями Его энергии. Хранитель Вод Перерождения был для её души светочем, и рассказывать о Нём, о том, как она познавала Его бесконечную мудрость, жрица могла часами. Как Эмхет, Хэфер был одним из жрецов Ваэссира и понимал, что стояло за священным понятием служения. Он мог обсудить это со жрицей не просто в теории, но как нечто испытанное им самим. Он знал, что означало чувствовать поступь и дыхание Богов, и жизнь, заключённую в глубинах земли, и каково было видеть отражение далёких планов бытия на привычном им плане земном. Он не просто изучал в свитках – он видел, знал, что планы связаны неразрывно в единую ткань судьбы, влияющие друг на друга, перетекающие друг в друга. Ваэссир раскрыл ему часть божественного промысла посредством множества глубоких медитаций и ритуалов, необходимых на пути обучения наследника трона. Но его жрица стояла ещё дальше от земного, ещё ближе к божественному, и потому в её речах для него было заключено особенное волшебство и особенная притягательная мудрость.

Несмотря на эту мудрость, в ней осталась пылкость, свойственная юности, которая сквозила в некоторых её рассуждениях. Впрочем, для царевича уже не имело значения, сколько ей было лет, и как она выглядела, потому что, даже не видя её, рядом с ней он чувствовал благословенное дыхание Золотой Богини.

Иногда Хэфер сам пугался того, как сильно стал зависеть от их бесед, как глубоко поражало его гармоничное переплетение их мыслей, высказанных и