Карли встала.

— С моим братом все в порядке?

— Сначала ты обливаешь меня помоями, а теперь ждешь утешений?

— Просто скажи: это он стрелял в того газетчика?

Забрав свои сигареты, Карли перегнулась через стол и прошипела:

— Эль Капитан приказал, чтобы это сделал Питер. Мало того, он приказал Питеру сунуть пистолет Дуарте в рот и спустить курок, чтобы тот перед смертью смотрел прямо в глаза твоему брату. Это было настоящее испытание, и твой крутой брат-революционер с ним справился. На отлично.

Пораженная услышанным, я закрыла глаза. Невозможно было понять, правду сказала Карли или просто сводила со мной счеты, выдумывая гадости с целью вывести меня из равновесия. Одно я знала в этот момент — отныне я не хочу больше иметь с ней ничего общего.

— Держись от меня подальше, — вот что я сказала, снова открыв глаза.

— Может, буду, а может, и нет.

После ухода Карли я выкурила три сигареты подряд, потом подошла к стойке и заказала «Пауэрс», чтобы подкрепить никотин алкоголем. Никогда прежде я не пила виски в обеденное время. Но сейчас это было мне необходимо. Неужели мой брат действительно убил того человека? Был ли вообще газетчик по имени Дуарте связан с хунтой Пиночета? Мог ли Питер быть вовлечен в столь радикальную группу и выполнять такие ужасные приказы? Или это одна из мрачных фантазий Карли, с помощью которой она пыталась досадить мне? Одно очевидно: Питера она действительно встречала, иначе откуда бы ей точно узнать, где я?

Мне необходимо было пройтись. День — редкий случай — выдался погожий, без дождя, и у меня больше не было занятий. Спустившись к набережной, я села в автобус, направляющийся на запад. Через двадцать минут я вышла в Феникс-парке. Это место в дальнем конце набережной я отыскала недавно, и оно стало моим утешением: огромный зеленый массив с чистыми озерами, большими деревьями и заросшими тропами, заставлявшими поверить, будто находишься в густом диком лесу, хотя бедлам под названием «Дублин» находился всего в нескольких милях отсюда. Возможно, природа здесь не так театрально живописна, как в Уиклоу, но меня утешала возможность побыть наедине с собой и побродить в одиночестве, пытаясь разобраться со всеми проклятыми головоломками, от которых гудела голова.

Вот и сегодня я в бешенстве шагала по аллеям, гневно сжимая кулаки. Как, черт возьми, Карли смеет обвинять Питера в таких вещах? Когда бы речь ни заходила о радикалах, мой брат всегда был на стороне сил, выступавших за ненасильственные перемены, он всегда осуждал убийства и любые действия, которые могли стоить кому-то жизни. Черт, да вся его правозащитная деятельность на Юге вдохновлялась исключительно примером мирного протеста Мартина Лютера Кинга. Он никогда и ни за что не пошел бы на хладнокровное убийство.

Но почему Питер внезапно решил бросить университет и отправился в Сантьяго? Несомненно, это связано с нашим отцом и желанием ему досадить. Показать старику, что член его семьи встал по другую, справедливую сторону баррикад, против хунты… это тоже объясняет, почему брат туда полетел. Но объединиться с агрессивной революционной группой, выполнять смертоносные приказы, воткнуть дуло пистолета в рот человеку, единственным преступлением которого была пропаганда режима, пусть и отвратительного, у которого наверняка остались жена и дети… Нет, наш суперсовестливый Питер никогда не поддался бы на это экстремистское безумие. В этом я была абсолютно уверена. К концу трехчасовой прогулки по парку — а выходила я оттуда ближе к ночи — я решила, что самое худшее, что я могла сейчас сделать, — это известить маму обо всем, что рассказала мне Карли. Или связаться с отцом через его офис в Нью-Йорке и спросить как бы невзначай, знают ли его «контакты» в Чили, что его сын вовлечен в деятельность Эль Френте… если, конечно, такая организация вообще существует.

На другой день, проведя час с очень услужливой сотрудницей в библиотеке Тринити, я ознакомилась — с помощью подшивки лондонской «Таймс» — с последними новостями из Чили. Там в номере от 4 марта 1974 года, в рубрике «За границей», была напечатана короткая заметка о том, что двумя днями раньше тело Альфонсо Дуарте, редактора проправительственной газеты «Сантьяго», было обнаружено перед зданием газеты, далее сообщалось, что «ответственность за убийство взяла на себя марксистская революционная группа Эль Френте».

В ту ночь я плохо спала и даже один раз проснулась, услышав возбужденные голоса, доносившиеся из коридора. Высунув голову в дверь, я посмотрела вниз и увидела, как, пошатываясь, вошли Карли и Шон.

— Если ты думаешь, что сегодня я снова буду трахаться с тобой, старый урод… — орала она на него.

— Почему бы тебе не убраться отсюда в Восточную Германию? — ревел он в ответ. — Хотя подозреваю, даже оттуда тебя выгонят гребаные наци-коммунисты, потому что ты гребаное порождение чудовищной идеологии.

Я закрыла дверь, пока никто не застукал меня за подслушиванием. Облегчение от того, что Карли не будет ломиться ко мне, омрачалось яростью — меня бесило то, кем стала моя подруга, и то, как обида на весь мир завлекла ее в чудовищную пучину, затягивавшую любого, кто окажется поблизости. Когда через полчаса Карли начала молотить в мою дверь, требуя, чтобы я ее впустила, я молчала, боясь пошевелиться. Она всех перебудила своими воплями. Я слышала, как Диармуид, тоже подойдя к моей двери, потребовал, чтобы Карли заткнулась, а она в ответ прокричала, что точно знает, я дома, и не перестанет орать, пока я ее не впущу. К их сердитому дуэту присоединился ворчливый голос Шона, пытавшегося взывать к здравому смыслу моей бывшей подруги. Диармуид сумел наконец утихомирить ее, пригрозив, что вызовет полицию. Через несколько минут за стенами моей комнатушки снова воцарился покой. Я погрузилась в тревожный неглубокий сон.

Я могла бы спать допоздна, потому что до обеда у меня не было лекций. Но в 8:20 в дверь постучала Шейла и вручила мне желтый конверт с надписью «Вестерн Юнион». Я никогда не любила телеграммы: они редко приносят хорошие вести.

Поблагодарив, я поскорее закрыла дверь, чтобы Шейла не успела полюбопытствовать, что мне пишут. Я села за письменный стол, опасаясь самого худшего — известия о том, что Питер, мой брат, убит в Чили приспешниками хунты или папа, измученный беспрерывными стрессами, умер от сердечного приступа (я всегда боялась, что он умрет скоропостижно, оставив меня в маминых когтях).

Я надорвала конверт:

Ты можешь прилететь в Париж? Я живой — едва! Нам нужно поговорить.

Питер

Глава семнадцатая