конце концов, добился своего, все-таки.

Приехал я в Пти-Кламар по его специальному письменному приглашению. Отправился отыскивать усадьбу. Спросил случайно встретившегося русского колониста:

– Скажите, будьте любезны… Где здесь имение господина Орлова?

– Ивана Николаевича? А вон, за поворотом, – отвечал тот. – Видите, будто замок царицы Тамары. Это его.

В самом деле. Строение меня и удивило, и не на шутку встревожило. Смотришь с улицы и не веришь глазам. Что это? Нечто созидающееся? Или, наоборот, разрушающееся? Груда кирпича, камней, балок, железа… И над всем этим – крыша.

– Слава Богу! Наконец-то! – услышал я из-за стропил радостный возглас. – Идите сюда! По дорожке!

Обошел я развалины, перескочил через клетку со странной домашней птицей, по виду сорокой, и очутился перед зияющим четырехугольным отверстием в стене.

– Это дверь, голубчик, дверь! Не бойтесь! – продолжал кричать сверху Иван Николаевич. – Входите смело, я сейчас сам спущусь.

Внутри, действительно, виднелись циклопической стройки каменные уступы, очевидно, проект будущей лестницы. Осторожно поднявшись, судорожно цепляясь за стену, чтобы не свалиться в подвал, я вошел, наконец, в переднюю и увидел в глубине две небольшие уютные комнатки.

– Вот, чудесно, что не обманули, – целуясь со мной, проговорил Иван Николаевич – Снимайте пальто, вешайте сюда, прямо на ручку от половой щетки. Ну, что? Недурно у нас? Правда? С лестницы не скатились? А как внутри? Нравится? Вот, жаль, подлый американский кризис подвел. Со стороны фасада хотел сделать шикарный зал, веранду с цветами, облицовку с колоннами, начал даже стену возводить… А тут, как на зло, в Чикаго банкротства, в Нью-Йорке паника, в Сан-Франциско неблагополучно… Вот и сел, не достроив фасада. Но ничего… Страшен сон, да милостив Бог. Давайте-ка шляпу, мы ее водрузим на лопату. Все гости в сборе, только вас ожидали. У меня сейчас знаете, маленькое торжество. Открытие кухни и уборной, понимаете? Иногюрасьон. Ну, пожалуйте в столовую. Не зацепитесь только за пол. Господа! Позвольте представить! Знакомьтесь!

* * *

Конечно, можно спорить о том, что лучше: создавать свое гнездышко и мучиться, или не создавать гнездышка и тоже мучиться.

Иногда посмотришь на наших лотисманных владельцев, взглянешь, как обзаводятся они хозяйством, грустно подумаешь: «Эх, придет старость, будет у них свой уголок, садик, куры, цыплята. А у тебя? Ни кола, ни двора!»

Но, затем посмотришь во второй раз, опять взглянешь, и подумаешь уже с облегчением: «Нет, если уж умирать от изнеможения, то лучше в старости, нежели сейчас, в зрелые годы…»

Однако, как ни относиться к вопросу о земельных участках, нельзя не признать, все-таки, беспримерной жизнеспособности, неиссякаемой энергии, неукротимости русского духа. Неистребимого в русских людях инстинкта собственности, желания кроме голого «я» иметь вокруг и нечто «свое».

Это, в сущности, и есть лучшее опровержение коммунизма. Неоспоримое доказательство того, что русский народ в рамках идиотского социализма надолго удержать невозможно.

А если в нашей мелкобуржуазной стихии есть нечто тревожное, то разве только одно: как быть со своим участком Ивану Николаевичу, когда можно будет возвращаться в Россию?

Это, действительно, проблема.

«Русский инвалид», Париж, 22 мая 1932, № 41, с. 7–8.

Удача

Чертовски повезло Марии Степановне.

Вот, поистине, не знаешь, откуда может счастье прийти. Один всю жизнь напрягается, трудится, мечтает, как бы разбогатеть, даже не то, что разбогатеть, просто получить приличную службу. И ничего не выходит. А другой ни о чем не мечтает, не тужит, живет, как птица небесная и вдруг драгоценная посылка с неба.

Удивительная загадка – наше эфемерное человеческое счастье. Какими законами руководствуется? В чем его тайный смысл, сокровенные мудрые причины? Не говорю уже о мистике врожденных дарований. Это, действительно, чудо. Смотришь иногда на человека, готов увидеть в нем обиженное Богом существо – и неожиданно узнаешь: крупный талант! Нечесаный, грязный, с нелепой физиономией, со смешными манерами; когда говорит, лыка не вяжет; когда сидит за обедом рядом, внушает опасение соседу, как бы не брызнул соусом на чужой рукав…

А в результате – подлинная искра Божья, выдающаяся личность в истории.

Наоборот, встретишь кого-либо в первый раз, обворожишься, удивишься, как много судьбой дано одному человеку: и красив, и чисто выбрит, и воротничок свежий, и галстук в тон носкам, и говорит непринужденно, красноречиво, умно. А присмотришься… День, два, три. И ясно видишь: осел.

Сколько раз в жизни приходится сталкиваться с такими парадоксами врожденности. Сколько писателей, например, знаешь: у одного почерк куриный, орфографические ошибки скачут по рукописи, точно блохи по огороду, слова пропущены, запятых нет, колесо через ять; при чтении подлинника, в общем, стыдно за литературу. А весь мир восторгается, иностранцы переводят на свои языки.

А бывает рукопись безукоризненная, каллиграфическим почерком, все знаки препинания на месте, все предложения этимологически, синтактически выше похвал. Видно, человек старался, переписывал начисто. А никто не читает. Кроме секретаря или редактора.

Недаром эту непостижимую тайну дарования так горько охарактеризовал пушкинский Сальери в речитативе «Опера комик»:

«Где ж правота, когда священный дар,Когда бессмертный гений – не в наградуЛюбви горящей, самоотвержения,Трудов, усердия, молений послан, —А озаряет голову безумцаГуляки праздного?…»

Впрочем, случай с Марией Степановной относится не к этому разряду счастья. Дело в том, что около шести месяцев тому назад Мария Степановна шла по бульвару Бонн Нувелль. А там, на углу рю Мазагран, в это время строился новый шестиэтажный дом…

Ох, мы хорошо знаем этих баловней капризной судьбы. У лотерейных колес на парижских ярмарках они вечно выигрывают за 25 сантимов кило сахара или увесистую плитку шоколада. На благотворительных балах стоит им взять несколько билетиков из урны, и сейчас же в руках всякая всячина: пачка конвертов, бутылка одеколона, детский чепчик с отличной лентой.

На Шаляпина они умудряются, благодаря непрестанному везению, попасть в партер за два франка. Лотерейный билет М. М. Федорова обязательно принесет им картину Коровина[270] или Шилтяна[271]. Эти люди никогда не опаздывают на поезд, а если опаздывают, то поезд почему-то сам тоже «ан ретар[272]». Если они забыли взять зонтик, дождь, несмотря на все свое желание, не идет целых три часа подряд, хотя бы это противоречило законам парижской природы.

Так вот, шла Мария Степановна по бульвару Бонн Нувелль, ни о чем не мечтала, ни о чем не думала. Огибала угол Мазагран под лесами нового дома. И вдруг этакое совпадение! На голову упал сверху кирпич. Кирпич! Хотел бы знать я, человек, которому никогда не везет, какой эффект произошел бы с моей головой. Между тем, Мария Степановна упала без чувств ровно в такой мере, чтобы успели составить протокол, рану получила такую, чтобы, с одной стороны, совершенно выздороветь через два месяца, а с другой стороны, получить «доммаж энтере[273]».

И, вот, на днях прихожу по пригласительной пневматичке к ним, а в доме веселье: получили по суду 90.000 франков.

Стол раздвинут