к Мониным. Гроза в лесу и воспаление легких у Мити. Поступление в гимназию. Первая двойка. Репетитор-социалист. Чтение нелегальных брошюрок. Второе предчувствие грядущей революции. Окончание гимназии. Мои отметки в аттестате (клише с подлинника). Поступление в университет. Первая сходка. Химическая обструкция в аудитории номер четвертый и третье предчувствие грядущей революции. Окончание курса. Диплом (клише с подлинника). Служба в Могилеве и перевод в Казань. Служба в Рязани и перевод в Козлов. Служба в Козлове и перевод в Тамбов».

Я не утверждаю, конечно, что исследование «Куда мы идем», сборник «Ночной порой» и мемуары «Моя долгая жизнь» представляют собою шедевры. Кое-что у авторов, несомненно, растянуто. Кое-что совсем неудачно. Кроме того, я взял для примера только трех случайных знакомых.

Ну, а незнакомые?

Скрытые от любопытного взора?

Что они готовят в ночной тиши?

С чем неожиданно выступят?

В наше время писать днем приличные стихи, или хороший роман, или беспристрастную историю, или глубокомысленный философский труд, когда без перерыва ходят гости, звонят телефонные звонки, гремят автобусы, грохочут трамваи, ревет радио – предприятие, обреченное на полный провал. Чтобы творить и успеть перечитать то, что написано, необходимо быть запертым на ключ, скрытым от друзей, бодрствующим в часы, когда все знакомые уже свалились с ног и беспомощно храпят на кроватях.

А кто поставлен в эти благоприятные условия, кроме ночных сторожей?

Кто?

Здравствуй же, племя младое, незнакомое! Пиши!

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 29 июня 1932, № 2584, с. 3.

2. Гиды

У кого из нас, среди близких знакомых, нет этих находчивых, жизнерадостных людей, разъясняющих американцам чарующую прелесть Европы, возбуждающих в иностранцах благоговение перед французской историей?

В ясные летние дни, когда с какой-либо центральной площади Парижа снимается грузный автокар Кука, направляясь в Версаль или в Фонтенбло, нередко можно увидеть рядом с шофером фигуру нашего соотечественника, горделиво вздымающуюся над пассажирами.

Внутри, в автокаре, тревожно-любопытные лица: странные дамские шляпки с развевающимися цветными повязками. Тропические шлемы. Черные, синие, зеленые очки. Клетчатые пальто. Дождевые плащи. И над всем этим, над повязками, шлемами, очками, клеенкой и гуттаперчей вдохновенный русский человек, с приподнятой рукой, с горящим взором, молниеносно проникающим во все щели истории, во все извилины географии.

– Площадь Италии! Названа в честь Италии, прошу обратить внимание!

– Площадь Бастий! Самой Бастилии нет, но память о ней живет в сердцах людей и в подземной станции метро того же названия!

– Леди и джентльмены[275]! Сейчас будем проезжать Порт де Версай. Будьте добры взглянуть на дома, расположенные по обе стороны улицы! Направо номера четные, налево нечетные!

Каждый русский гид, насколько я знаю, сочетает в себе целую гамму дарований, буйно расцветающих по мере углубления в профессию. Прежде всего, русский гид – прекрасный повествователь. В его словах магически оживает и долго стоит перед восхищенным взором слушателей всякий исторический факт, независимо от того, существовал он в действительности или только слегка намечался. Затем, русский гид – всегда блестящий археолог, не оставляющий без внимания камня на камне, по одному колодцу восстанавливающий фасад исчезнувшего старинного замка, по характеру растительности определяющий стиль разрушенного бомбардировкой храма.

И нужно видеть эти восторженные, затаившие дыхание лица в черных, зеленых и синих очках! Нужно взглянуть хоть раз на эти широко раскрытые рты, на эту напряженную простодушность внимания…

Автокар мчится, направляясь к Фонтенбло. Клиенты Кука вместо пейзажа, по-детски покорно рассматривают физиономию русского гида. А он стоит во весь рост, спиной к дороге, величественно протягивает руку в сторону и горячо восклицает:

– Леди и джентльмены! Вы видите железный покосившийся столб? Запомните: к нему Петр Амьенский привязывал осла, когда отдыхал от проповеди Крестового похода!

– Майне дамен унд херрн![276] Обернитесь: мы только что проехали историческое место, где Карл Лысый[277] хотел из ревности застрелить Людовика Красивого[278]!

В общем, самое главное в профессии гида – это внушить путешественникам непоколебимую веру в авторитет. Карьера сразу оборвется, если голос случайно дрогнет, а в глазах появится признак сомнения или удивления перед невиданным зрелищем. Гид обязан ничему не удивляться и все знать: прошедшее, настоящее, даже ближайшее будущее. Если по дороге старая англичанка спросит: – о чем думает этот фермер, который стоит у ворот? – нельзя ответить «не знаю». Нужно сейчас же подробно объяснить, какая фамилия, какая семья, какие виды на урожай. Если молодая американка спросит: – а где сейчас находится французский король? – нельзя говорить, что короля нет. Лучше сказать, что отдыхает в Бельгии.

И зато какое после этого доверие! Какое внимание!

Скажет гид:

– Смотрите: здесь начался…

И все в автокаре почтительно загудят:

– А-а-а!

Скажет он, глядя на небо:

– Смотрите: видите тучи?

И все с благоговейной тревогой ответят:

– О-о-о…

Нет сомнения, что профессия гида представляет иногда свои трудности, особенно в самом начале. Пробным камнем для способностей служит обыкновенно Версаль. Если гид, водя клиентов по дворцу, ни разу не оробеет и бодро раздаст все комнаты в качестве спален различным историческим женщинам, начиная с Екатерины Медичи[279] и кончая Мистенгет[280], дело в шляпе. Можно ехать в большую поездку, в Бретань или Нормандию. Если, кроме Марии-Антуанетты[281], на язык ничто больше не подворачивается, и Мария-Антуанетта окажется во всех комнатах сразу, карьера новичку не по плечу – следует искать других подходящих занятий.

Но общий контингент наших гидов, несомненно, даст будущей России кадр полезных людей. Никто не будет так хорош на дипломатических постах, как эти находчивые смышленые люди. Никто, как они, не будет так на месте в Лиге Наций среди делегатов других стран.

А потому не будем пренебрегать этой новой профессией. В конце концов, пригодится.

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 11 июля 1932, № 2596, с. 3.

Впечатления

Васильки и маки… Сколько их!

Мчимся на автомобиле по дороге к Шартру. Черной тесьмой уходит к горизонту дорога. По бокам ряды тополей, кленов, акаций – зелеными стенами сходятся далеко впереди.

А сквозь них, в обе стороны – поля. Незрелый хлеб щетинится молодыми колосьями, чередуется со стогами свежего сена. И иногда, вдруг, вспыхнет яркий румянец; переплелись с хлебом красные маки. И иногда, вдруг, на земле брызги небесного свода: васильки.

Мой милый друг, владелец машины, обещал мне показать шартрский собор. У Ларусса, в предвкушении поездки, я заранее с волнением прочел: «один из замечательных „архитектурных“ памятников Франции. Окончен постройкой в 1260 году».

Но, ах, эти васильки и маки! Как отвлекают они мысли от французского зодчества!

Едем по долине Шеврез. «Парижская Швейцария». Мягко, осторожно, без всякой гордыни, вздымаются к небу холмы. Склоны – в лесах и садах; за оградами – розы; над обрывом, вдали, старый замок. По обе стороны, возле самой дороги, маки…

И васильки.

Ах, Господи! Господи! Ведь возле Симферополя у тетки тоже так было: холмы, склоны в лесах и садах. А над обрывом дача Елены Владимировны.

Почему давно