— Джо, не понимаю, чего ты суетишься. Я пойду туда, и никто меня не остановит, так и знай!

Джо сдавленно чертыхнулся.

— Тогда не отходи от меня. Если начнется свалка, мы тут же уйдем. Обещаешь?

Она согласилась на это скрепя сердце. В «Олимпию» они прошмыгнули через боковой вход. Проходя мимо фаланги фашистов в черных рубашках, черных брюках и высоких черных ботинках, Джо спрягал камеру в складках куртки. Речевки антифашистов на таком расстоянии были едва слышны. Все проходы в зале были заполнены народом; у каждого ряда стоял самодовольный распорядитель в черной рубашке, заложив руки за спину и угрожающе глядя на публику.

Когда затрубили фанфары, Джо под курткой вставил в камеру пластинку. Сэр Освальд Мосли вышел в сопровождении четырех светловолосых молодцов и отряда чернорубашечников с флагами. Когда колонна медленно вышла на авансцену, аплодисменты перешли в оглушительную овацию. Все вокруг Робин вытянули ладони в фашистском приветствии. Наконец Мосли поднял руку, призывая к тишине. А затем в задней части зала прозвучали голоса, сначала нестройные, а потом объединившиеся в хор:

Гитлер и Мосли — это война!

Гитлер и Мосли — это война!

К протестовавшим метнулся луч прожектора и выхватил их из толпы. Распорядители двинулись к ним, вытащили из кресел и вышвырнули из зала. Затем сэр Освальд Мосли начал свою речь.

Позже Робин поняла, что ничего важного он не сказал. Что его обещания были туманными, обвинения неконкретными, а те, кого он обвинял прямо, уже давно были козлами отпущения. «Мы противопоставим анархии коммунизма организованную силу фашизма… Фашизм соединяет динамичное стремление к изменениям и прогрессу с властью, дисциплиной и порядком, без которых нельзя достичь ничего великого…» Бессмысленные, пустые слова произносились с таким жаром, с такой страстью, что обладали почти гипнотической силой. Отвращение не мешало Робин понимать, на чем основано его влияние на толпу. Это была та же сексуальная энергия, сила, затрагивавшая не интеллект, а примитивные инстинкты. Выкрики с мест продолжались; насилие, которое следовало за этими выкриками, производило тошнотворное впечатление. Луч прожектора осветил человека, сидевшего всего в нескольких рядах от них. Джо встал; когда он щелкнул затвором, блеснула вспышка. Мосли продолжил речь, но шиканье усилилось. Рев толпы перекрыл его слова — что-то о международных финансах, еврейских банкирах и советской угрозе. Несколько чернорубашечников схватили шикавшего, выволокли в проход, избили руками и ногами, а потом выкинули из зала. Последовала еще одна вспышка, и в ту же секунду Робин перехватила взгляд одного из распорядителей, устремленный на Джо.

— Тебя заметили! — прошептала она, дернув Эллиота за рукав.

Джо снова зарядил камеру.

— Я пошел, — сказал он.

На секунду Робин решила, что он видел и снял достаточно. Но потом увидела, куда он устремился, и начала следом за ним пробиваться сквозь толпу. Ее окружала физически ощутимая аура насилия. Голос Мосли, бархатный и зычный одновременно, перекрывал рев толпы и крики несогласных, пытавшихся устроить обструкцию. На сцене и в зале размахивали британскими флагами; распорядители в черных рубашках были вездесущими. Робин держалась за хлястик куртки Джо и пыталась пробраться к выходу. Оглянувшись, она заметила, что чернорубашечник, заметивший вспышку, исчез в толпе. В коридоре шестеро распорядителей пинали ногами человека, лежавшего на полу. Когда ботинки попадали человеку в голову и лицо, Робин ощущала приступ тошноты. Прижавшись к стене и спрятавшись в тени, она следила за вспышками камеры Джо. Он быстро вставлял новые пластинки и клал отснятые в карман куртки. Человек неподвижно лежал на полу. Робин хотела подбежать и помочь ему, но не могла — она была парализована страхом. Застыв на месте и ненавидя себя за этот страх, она увидела, что Джо сделал последний снимок в тот момент, когда чернорубашечник пнул ногой человека, лежавшего ничком, и безжизненное тело медленно покатилось по ступенькам. Один из распорядителей заметил вспышку.

— Возьми это, — пробормотал Джо, сунув Робин свою куртку, — и бери ноги в руки!

На этот раз она не спорила. Джо бросился к передней двери. Робин схватила его куртку, побежала по коридору, спустилась по ступенькам, выскочила в боковую дверь и во всю прыть помчалась к станции метро. Обернувшись, она увидела не Джо, а двух чернорубашечников, отставших на сотню ярдов. Ее лоб и ладони взмокли от пота. Она слышала собственное хриплое дыхание. Оглянувшись снова, девушка увидела, что чернорубашечники сократили разделявшее их расстояние и пошли еще быстрее, стуча каблуками по пыльному тротуару. Она стала искать глазами полицейского, но конные блюстители, которых Робин видела раньше, куда-то исчезли. Теперь фашисты были в пятидесяти ярдах — молодые, высокие, мускулистые, крепко сбитые, с квадратными челюстями. Шанс представился Робин, когда она свернула за угол. На время скрывшись от своих преследователей, она увидела калитку заднего двора одного из домов. Девушка юркнула в калитку и обвела глазами двор в поисках убежища. Там не было ничего, кроме контейнера для мусора, чахлого деревца без листьев и угольного бункера. Она нырнула в узкую дверь бункера, прижалась к стене, замерла и затаила дыхание. Тесный бетонный закуток был черным от угольной пыли. На аллее раздались голоса. Робин стиснула куртку так, что побелели костяшки. Потом стук каблуков стал тише; чернорубашечники повернули вспять и ушли. И тут Робин, съежившуюся в темноте среди мерцавших кусков угля, начало трясти.

Она ждала Джо в его меблированных комнатах. Один из соседей позволил ей смыть угольную пыль под краном и напоил чаем. В одиннадцать часов Робин вышла на улицу и начала из автомата обзванивать больницы, но ничего не выяснила. Тогда она села на лестничной площадке, положила куртку Джо на колени и стала ждать. Время от времени она начинала дремать, но через пять минут внезапно просыпалась и всматривалась в темноту.

Когда медленные и осторожные шаги Джо разбудили ее, был уже первый час ночи. Она встала.

— Джо?

«Ты жив?» — хотела спросить она, но когда Джо показался из-за поворота лестницы и очутился в круге света, отбрасываемого единственной лампочкой на площадке, слова замерли на ее губах. Если бы Джо не заговорил, она бы его не узнала. Лицо Эллиота представляло собой сплошной кровоподтек, одежда была грязной и разорванной.

— Эти ублюдки разбили мою камеру, — пробормотал Джо, остановившись в середине лестничного марша. — Ключ у меня в кармане, Робин. Будь другом…

Она вынула ключ из кармана его пиджака и открыла дверь.

— Садись. Тебе нужно сходить ко врачу, но я сделаю что смогу, — срывающимся голосом сказала Робин, выдвинула стул и усадила на него Джо.

Непривычная для Джо медлительность движений говорила, что ему больно. Кожа на лице, свободная от крови и ссадин, была мертвенно-бледной.

Робин обшарила его жилище, разыскивая йод и бинт. Обстановка в комнатах была спартанская. Бинта не оказалось, поэтому Робин сняла с веревки наволочку, сушившуюся над газовой плитой, разорвала ее на полосы и принялась за работу. Она пыталась не причинять ему боли, но когда прикасалась к краям рваных ран, Джо стискивал кулаки. Пытаясь как-то отвлечь его, она говорила обо всем на свете. О школе, доме, подругах… Губы Джо сжались в ниточку, здоровый глаз был темным и хмурым.