— Отрадно слышать. И все же мне непонятно — что тебя так рассердило?

Вместо ответа Эйнсли обхватила руками голову Гейбла и пристально посмотрела ему в глаза. Постепенно мысли ее прояснились, и она почувствовала, что уже в состоянии высказаться членораздельно, а не только ругаться по поводу мужской глупости. Поскольку Гейбл по справедливости не заслужил упрека в подобном недостатке, Эйнсли была даже рада, что какое-то время молчала. Не годится отвечать на его признание в любви, пусть даже безыскусное, оскорблениями и попреками.

— И давно ты понял, что любишь меня? — спросила она.

Гейбл, догадавшись, что настроение Эйнсли изменилось и она больше не сердится, принялся нежно поглаживать ее спину.

— В тот день у реки, когда смотрел, как ты возвращаешься к отцу.

— И тебе ни разу не пришло в голову, что было бы не худо поделиться со мной своим открытием?

— Наверное, ты права. Мне действительно следовало бы сказать об этом раньше.

Гейбл повеселел — теперь ему стало ясно, что так разгневало Эйнсли. Она слишком долго ждала этих слов, а он недопустимо медлил.

— Наконец-то ты понял! Это избавило бы меня от многих мучительных сомнений. А так я постоянно терзалась от мысли, что совершаю самую большую на свете глупость, выходя замуж за человека, который, как мне казалось, никогда не полюбит меня так, как я его. Я провела много ночей без сна, стараясь убедить себя, что моей любви хватит на нас обоих и брак наш окажется счастливым. Но мои попытки поверить в это были тщетны: сердцем я понимала, как мне нужна твоя любовь…

Вспомнив об этих неприятных минутах, Эйнсли снова погрустнела и сердито вырвалась, когда Гейбл, усмехнувшись, нежно привлек ее к себе и поцеловал.

— А что, если, — пробормотал он, касаясь ее рта губами, — и я был бы избавлен от многих страхов и сомнений, если бы ты была более откровенна?

Эйнсли приподнялась на локте и удивленно посмотрела на мужа:

— У тебя были какие-то сомнения?

— А ты как думала? Или, по-твоему, я настолько самонадеян?

— Честно говоря, я об этом не думала, потому что решила, что ты меня не любишь, — призналась Эйнсли и ухмыльнулась, встретив негодующий взгляд Гейбла. Нежно проведя пальцами по его лицу, она внезапно стала серьезной. — Теперь я вижу, что мы оба страдали. Может быть, это научит нас впредь быть более искренними друг с другом. Любая правда, пусть даже горькая, лучше, чем неизвестность.

— Согласен. Отныне мы заключим договор — быть откровенными друг с другом. Предоставляю тебе право напомнить мне о нем, когда ты решишь, что я что-то скрываю.

— Ловлю тебя на слове.

Эйнсли вдруг захихикала и теснее прижалась к Гейблу.

— Мне кажется, что я полюбила тебя с первого взгляда…

— Неужели? В таком случае ты весьма своеобразно выражаешь свои чувства, поскольку, если я правильно помню, в момент нашей первой встречи ты пыталась пронзить меня мечом.

— А может быть, я просто пыталась привлечь твое внимание? — лукаво спросила Эйнсли и улыбнулась, услышав, как Гейбл чертыхнулся. — Но окончательно я поняла, что люблю тебя, когда мы стали любовниками. Если бы ты знал, как я мучилась от ревности! Я была готова выцарапать глаза Маргарет Фрейзер за то, что ты ухаживал за нею…

— Только теперь я понимаю, что ранил этим твои чувства. Мне остается лишь просить у тебя прощения. Я мучился сознанием вины, но утешал себя тем, что поступаю разумно, так, как нужно для моего собственного блага и блага Бельфлера. Мне казалось, что мужчине не следует руководствоваться чувствами. Он всегда должен сохранять хладнокровие, а когда его захлестывает любовь, он теряет способность здраво мыслить. Ты разбудила в моей душе такую бурю, что временами это почти пугало меня. Впрочем, что там «почти» — пугало, да еще как! И я постыдно бежал от своих чувств, как трус, хотел, чтобы один холодный разум руководил моей жизнью… И лишь потеряв тебя — как я считал, навсегда, — я понял, что человек не может жить одним рассудком, иначе это будет лишь полчеловека. Пусть чувства, которые ты во мне разбудила, окажутся опасными, сказал я себе тогда, но я не могу жить без них — и без тебя…

— Ты никогда не давал мне пустых и лживых обещаний. Ты не принуждал меня разделить с тобой постель — я пошла на это по своей воле и очень охотно. Так что тебе не за что просить у меня прощения.

— Как ты добра! Мне кажется, если бы мы поменялись ролями, я был бы не способен на такое великодушие…

— При чем тут доброта? Я просто считаю, что нет смысла горевать по поводу того, что было и прошло. Как я уже сказала, ты никогда не лгал мне, Гейбл, и я очень ценю твою честность. Временами я сама пыталась себя обмануть, но разве можно винить тебя за мою глупость?

Эйнсли прикоснулась ко рту Гейбла и вдруг начала покрывать все его лицо быстрыми поцелуями.

— Я так люблю тебя, Гейбл де Амальвилль…

— А я тебя, Эйнсли.

— Несмотря на то что я колючая, словно чертополох?

— Да. Потому что я сумел разглядеть за этим бездну нежности.

— Я буду тебе хорошей женой, — шепотом пообещала она.

— Будь такой, как ты есть, Эйнсли, о большем я не прошу. Именно за это я и полюбил тебя. Хотя в своей слепоте я пытался бороться с любовью, как с самым злейшим врагом. Если ты захочешь сражаться рядом со мной с мечом в руке — пожалуйста. Если, напротив, захочешь проводить все время в Бельфлере и навести в нем такую чистоту, что можно будет есть прямо с пола, — тоже пожалуйста. Выбирай сама, что тебе ближе. Мое счастье зависит от того, будешь ли счастлива ты. Видит Бог, никто не заслужил счастья больше, чем ты, после всех твоих страданий в Кенгарвее!

— Мне было там не так уж плохо, — возразила Эйнсли, мысленно уносясь в то время. — У меня был Рональд, да и мои братья, оказывается, вовсе не были такими бесчувственными чурбанами, как мне иногда казалось. — Она на мгновение умолкла и вдруг спросила: — А знаешь, что я делала, когда ребенком чувствовала себя одинокой или когда отец наказывал меня?

— Нет. Что же? — спросил Гейбл, с любовью глядя на Эйнсли. — Наверное, воображала, как отомстишь отцу за все его жестокости?

— И это тоже. Должна признаться, что в своем воображении я действительно изобретала для него казни египетские… Но сейчас я имела в виду нечто другое. Когда в детстве мне было одиноко, я представляла себя не худым заморышем, которым тогда была, а прекрасной дамой.

— Как видишь, твои мечты сбылись.

Эйнсли звонко чмокнула Гейбла в благодарность за комплимент и продолжала:

— И еще я мечтала, как в один прекрасный день из тумана вдруг возникнет доблестный рыцарь… — Увидев, что Гейбл усмехнулся, Эйнсли укоризненно заметила: — Не вижу ничего смешного.

— Ну что ты, я и не думал смеяться. Тебе просто показалось.

Не обращая внимания на то, что Гейбл ухмыляется, Эйнсли мечтательно продолжила: