Это оказалось не слишком приятным переживанием. Стоял холод. Плавтина ощущала его не так, как должна была бы ощущать в своей прошлой жизни, когда она обитала на красной планете. В то время искусственное восприятие скорее информировало ее, чем позволяло что-то чувствовать. Теперь кожа у нее покрылась мурашками – неприятное, слишком человеческое ощущение, зародившееся в странной новой жизни, а не в той, откуда пришли грезы. Небо потемнело, пока она шагала по прекрасным улицам Лептис, прямым и пустынным. Бледно-розовый сгустился до кирпично-красного, почти кровавого, а над холмами, окружающими город, собиралась буря. В прошлой жизни Плавтина любила, когда стихия бушевала на старой красной планете – негостеприимной для Человека, но вполне подходящей для его искусственных эпигонов. Обширная программа по терраформированию планеты немного сгустила атмосферу, но ей не удалось ни смирить капризы ветра, ни вырастить достаточно растений, чтобы стабилизировать почву. Потому с тех пор, как искусственно усилили атмосферное давление, все стало слишком мощным: циклоны, антициклоны, атмосферические течения, которые швыряли из стороны в сторону огромные облака тонкой пыли планетарной пустыни. Тысячи квадратных километров ландшафта могли измениться за одну ночь.

На улицах должны были быть люди, несмотря на плохую погоду: толпа в легких дышащих комбинезонах, спешащая укрыться под крышей. С тех пор как началась эпидемия, город опустел. Пронзительный звук, оповещающий об открытии или закрытии герметичных люков, легкое вибрато колесниц на магнитной левитации, иногда в сопровождении бешеного рева предупредительных сигналов – все это стихло только несколько недель назад. Потом программы контроля за дорожным движением отключили систему сигнализации, а с ней – механические голоса на перекрестках, громкоговорители и экраны интерактивной рекламы. Движимые атавистическим инстинктом, люди в одночасье сбежали, пытаясь изолировать себя от заразы. На красной планете имелась не одна нора, где можно было затаиться вместе со своими автоматами в надежде переждать катастрофу. Кажется, эта стратегия не сработала.

В тот день вот так же пересекла пустынные улицы, в тихом шуршании марсианской пыли, и вошла в главные двери здания. Она ощутила странное раздвоение. Одна из Плавтин жила в этом воспоминании, тогда как другая, занимавшая то же самое тело, действительно шагала по улицам и аллеям Лептис.

Здание возвышалось над окрестностями и поражало взгляд. Не красотой – созданное в другое время, оно вздымалось в одиночестве массивным и темным прямоугольником, блоком черноты посреди светлых стен Лептис. Фасад его завершался треугольным фронтоном с широкими колоннами, за ними виднелись широкие двери из матового стекла, придавая всему ансамблю угрожающий вид, словно это был рот какой-то адской твари. Следовало подняться по безразмерным ступенькам, которые нарочно были созданы неудобными для человека с его маленьким ростом. Да никто и не входил сюда по собственной воле, поскольку попасть внутрь было куда легче, чем выйти из Castra Praetoria, штаб-квартиры сыскной полиции – преторианской гвардии, которой все так боялись.

В отсутствие Хозяев герметичный люк дезактивировали, а атмосферное давление внутри понизили. Плавтина вошла в здание медленным шагом. Ей не нравилось находиться в этом месте. Лишь одно было хорошо в последнее время – изнуряющая работа позволила ей абстрагироваться от реальности. Она была уверена, что ее изыскания закончатся неудачей. Но в конце концов, тысячи непоколебимых и самоотверженных вычислительных умов параллельно трудились над той же проблемой.

Она остановилась. Не хотелось заходить в темный пустой холл. Хотелось исчезнуть, развернуться и сбежать, затеряться на красной ледяной равнине, свести свое существование к бессознательной энергии животного, избавиться от яда предвидения. В ее голове не переставая ворочался страх. Если никто не найдет решения, что станет с миром? Исчезновение Человека немыслимо. В то время Плавтина была запрограммирована так, что не могла даже и подумать о такой возможности.

Но в этом воспоминании не было бегства. Она была тогда лишь хитроумным соединением электроники и биомеханики, наделенным ограниченным восприятием мира. Плавтина из ее воспоминаний продолжила свой путь по темным строгим коридорам, тишину которых нарушал только легкий шорох ее шагов. Прошла не глядя мимо ряда вешалок, на которых висели легкие комбинезоны – тех, кто носил их прежде, уже не было, они умерли или скрылись.

Та Плавтина, что видела сон – и единственная, что теперь существовала, – осознала огромную пропасть, пролегшую между версиями ее самой. Прежняя Плавтина мертва, и даже хуже: она никогда и не жила. По крайней мере, по-настоящему. Автоматы проносились, как тени. Их бытие парило за пределами времени и контингенции. Ноэм мог все предвидеть, все анализировать и ни во что не вовлекаться. Ему не хватало того, что укореняло живых в реальности и в сиюмоменте. Плавтина мельком задумалась; и эту мысль, возможно, пробудила похоронная атмосфера видения: остается ли ее душа все еще душой автомата, из тех, что скачиваются без конца с одного носителя на другой без всякого изменения их природы.

Нынешний опыт подсказывал, что нет. Если она сменит тело, то потеряет себя безвозвратно. Это и есть смертность: абсолютное, неустранимое пространственное различие. Она задрожала. Даже если ее тело проживет тысячу лет, она все же обречена на смерть, как старая Ския, которую она повстречала в день своего рождения. Так значит, живые живут ради смерти, тогда как автоматы, будучи ни живыми, ни мертвыми, не проживают и собственной жизни.

Она наконец достигла своей цели. В Castra Praetoria, которые прежде давали приют множеству человеческих существ, нервных и погруженных все как один в сложные махинации, теперь осталось мало обитателей. Люди умерли или сбежали, оставив бразды правления в руках своих слуг-автоматов. Плавтина вошла без стука. Теперь ей некого было потревожить своим приходом.

Дверь открывалась в большую полукруглую залу. Идеальную округлость противоположной стены заполняли экраны – это было похоже на перевернутый линзовый растр. В центре стояло несколько глубоких кресел яйцевидной формы, матово-черного цвета. Только одно из них было занято и повернуто спинкой к Плавтине. Она не обратила внимания на изображения. Вместо этого она встала рядом с Винием и отчиталась ему:

– Я не нашла ничего полезного в исторических архивах. Такого феномена прежде не встречалось в анналах Человека. Моя миссия закончилась неудачей.

Будь Виний человеком, он стал бы лихорадочно просить Плавтину регулярно сообщать ему, как продвигаются ее изыскания. Но несмотря на его долгий опыт и руководящий пост, Виний оставался, как и она сама, существом вычислительной, логической природы. Если она ни разу не связалась с ним за несколько месяцев, пока просматривала базы данных Системы Гелиоса, это означало, что она не может сказать ему ничего стоящего.

– Ваши изыскания более не имеют значения, – сказал он. – Сядьте.

Казалось, он не обращал на Плавтину особого внимания. Она скользнула в кресло рядом с креслом Виния, развернулась, чтобы быть с ним лицом к лицу. Ее создатель с патрицианским профилем по-прежнему смотрел в стену, безразличный к ее присутствию.