Он поднялся, безразличный ко всем устремленным на него взглядам, прошел к большому бассейну, украшающему вход в его обитель. Потом протянул руку к воде и резким жестом взбаламутил прозрачную гладь.

Озадаченные деймоны с любопытством сгрудились позади него. Свет потускнел, и прямо посреди широкой залы с элегантными колоннами зажглось множество звезд – столько, что невозможно было их сосчитать. Однако наметанный глаз мог различить схемы, в которые складывались самые яркие из них, и по этим схемам – карту эпантропического пространства.

За что мы сражаемся? – начал Отон, и его сила отозвалась в разуме каждого из окружающих его слуг. – За славу? Разумеется. Я это признаю. Во мне живет желание прославить свое имя – и каждый из вас его разделяет. Но вспомните, друзья мои…

Пока он говорил, карта рождала образы. На границах Империума одни за другими зажигались искорки – каждая из них означала проигранную битву. Вычислительный ум ноэмов мог воспринимать одновременно общую картину и ее детали: из этой реминисценции ничего не ускользнуло. Война на Рубеже. Долгий молчаливый конфликт, в котором Интеллекты оказались противопоставлены огромной волне варваров. Ноэмы наблюдали за величайшими победами Отона. Как-то раз он заставил отступить сотню врагов, обратив в пар экосистему необитаемой планеты. Захватчики, ограниченные коротким радиусом действия своих Кораблей, потом несколько веков не пытались вторгнуться этим путем.

На этой войне Отон создал себе репутацию несравненного хитреца и смельчака. Но чему это послужило? Чего мы добились, кроме того, что немного отдалили неизбежное?

Теперь в его видение проникла горечь. Они вновь переживали Гражданскую войну. Разгул жестокости, которому предавались Интеллекты, свободные от ограничений, что накладывали на них Узы. Многие из его самых близких союзников погибли, и в конце концов именно он, Отон, хитростью поспособствовал падению тирана, прежде чем оказаться в изгнании на Кси Боотис. И за все это время никому не удавалось пробить его броню из никель-молибдена.

Никому – до этого дня.

И я пожертвую гораздо большим, если это поможет моей победе.

И он имел на это право. Варвары получили технологию мгновенного перемещения. Теперь слава Отона неразрывно связана со спасением Урбса.

– Никто, – прервал его Аттик, – не оспаривает законности ваших притязаний. Но мы не можем подвергать опасности людопсов, отправляясь в Урбс.

– Подождите, – обратился Рутилий к своему собрату. – Дайте Отону сказать.

Вот что Проконсул ценил в этом деймоне. Несмотря на грубую внешность, тот никогда не торопился с суждениями. Конечно же, из-за этого он был медлителен в решениях, что восполнялось горячностью Аттика. Они воплощали два противоположных аспекта его личности. Он нуждался в них обоих.

– Мы отправимся в Урбс и там покроем себя славой. И пойдем на необходимый риск, чтобы этого добиться. Если мы промедлим, то потеряем эффект неожиданности, который дает нам преимущество перед нашими политическими противниками. Мы стольким пожертвовали на пути к этой победе. Мы перенесли изгнание.

– Изгнание, оказавшееся весьма полезным, – напомнил Аттик. – Но если мы неосторожно обнаружим себя, то подвергнем опасности сам источник нашей силы. Наши враги воспользуются Узами, чтобы приговорить людопсов к смерти или, по крайней мере, отобрать их у нас.

– Людопсы, – заметил Рутилий, – не представляют прямой угрозы для Человека.

– Они используют это, как предлог, – ответил его собрат раздраженно, как будто ему надоело объяснять очевидное. – Они назовут их инвазивным видом. И скажут, что не доверят нам заниматься обороной.

Отон искоса поглядел на Аттика. Сам он гордился тем, что сумел создать Кси Боотис, но Аттик, как мифический номотет[60] Платона, подарил людопсам их культуру и законы. Его привязанность к ним выходила за рамки здравого смысла. С этой стороны могли возникнуть новые осложнения. Когда-нибудь верность его лейтенанта перестанет быть данностью. Но сейчас у Проконсула были куда более срочные заботы:

– Они могут и вовсе не узнать о людопсах.

– А как же мы объясним нашу победу? – спросил Рутилий.

– Мы не станем ничего объяснять. Они сами сделают выводы, которые их устроят.

На лице Аттика вырисовалось удивление.

– Но ведь тогда они подумают…

– Пусть думают, что хотят или чего боятся, – отбрил Отон.

Рутилий в замешательстве смотрел на них обоих. Аттик улыбнулся, радостно схватил его за руку и дружески хлопнул по плечу.

– Вы по-прежнему быстро все схватываете, дружище Рутилий.

– Отпустите меня, – проворчал тот, – и извольте объясниться.

– Гальба и его приспешники заподозрят, что Отон добился той цели, которой они сами хотят достигнуть, – освободился от Уз. Таким маневром мы застанем их врасплох. Они будут видеть в Отоне угрозу, но не решатся его уничтожить, думая, что ему открыт секрет, который они напрасно стараются заполучить.

Рутилий принял скептический вид, однако не стал остужать пыл собрата.

– А для этого, – продолжал Аттик, очарованный перспективой такого хитроумного хода, – людопсов надо спрятать.

– А я должен обнаружить себя, – добавил Отон.

Он обвел толпу тяжелым взглядом, словно подчеркивая свои слова.

– Никто не должен заподозрить, что я больше не одно целое с «Транзиторией». Поэтому я отправлюсь ко двору. Я буду вести себя там так, словно не забочусь о собственной безопасности, словно я всего лишь аватар, проекция, которой управляют издалека.

Остальные притихли. В эту секунду Отон вернул себе власть над ними. Нет ничего почетнее для военачальника, чем рискнуть собственной жизнью. А именно это он и делал: вполне возможно, что Гальба по своей прихоти решит его уничтожить, думая, что таким образом лишь посылает ему предупреждение.

– Что ж, – прогремел он, возвращаясь к своему трону. – Без отваги славы не снискать, друзья мои. Я вернусь в Урбс в ореоле триумфа и займу свое место среди принцепсов. Я смогу их убедить, что настало время для атаки. Вы увидите, они присоединятся ко мне. Они в отчаянии.

Никто ему не ответил. Отон понимал их неуверенность. Экипаж людопсов был чем-то неслыханным. Деймоны не знали, как дальше будут продолжаться их отношения с этими созданиями – пусть они и сами их создали. А в ближайшее время ему предстояло противостоять интригам Города и двора. Несмотря на показную уверенность, Отон и сам не знал, что думать. Интеллекты, окружающие Гальбу, были всегда готовы приревновать, а Сенат, полный бывших сторонников Нерона, – приговорить к смерти. Аттик прав: вернуться – значит подвергнуть себя опасности еще большей, чем нападение трех варварских кораблей, вооруженных и в полной боевой готовности.