Он надел на меня наручники в «Счастливой собаке». Меня судили и приговорили к тюремному заключению. Он не приходил. Его не волновало, что меня переводили из одной тюрьмы в другую или что я сломалась. Его не было рядом, когда я была напугана, видела отвратительные сны, не хотела покидать камеру. Он жил старой доброй жизнью Поллукса, когда я была растением.

Был ли он в ответе за твое вегетативное состояние?

Не совсем. Я имею в виду, он, по его словам, молился за меня. Но он жил своей жизнью без меня!

Возможно, он наслаждался жизнью без тебя. Но так ли ужасно наряжаться фруктом?

Да.

Ты думала о нем? Ты писала ему?

Ответ на первый вопрос – иногда. На второй – нет. Я изо дня в день пыталась выжить под бременем вынесенного мне приговора. Полагаю, меня еще до Флоры преследовали призраки.

Какие призраки?

Страх и ужас.

Перед чем?

Перед тем, что произошло.

Продолжить?

Перед тем, что меня заперли. Перед тем, что обо мне забыли нормальные люди. Перед тем, что я оказалась подчиненной, управляемой, наблюдаемой, доедающей крохи, оставшиеся от процветающей нации. Страх перед тем, чтобы идти лишь туда, куда тебе позволяется, вспоминать печеную картошку, «Счастливую собаку» и ночное небо с одинаковой слезливой тоской.

Зачем, после всего этого, беспокоиться о призраке Флоры?

Действительно, зачем? Я ведь уже доказала, что меня слишком много! Я должна смириться. Так же, как смирилась с пюре из брюквы.

А Поллукс? Согласишься ли ты с тем, что, когда он выполнял свою работу, он подвел тебя? Сможешь ли ты простить его за это?

Радуга

Ночи стали холодными. Мое дыхание начало замерзать на ветровом стекле. Однажды ранним утром кто-то постучал в окно. Я завела машину, но не смогла опустить стекло. Мой автофургон был припаркован на крыше гаража. Ночью лил дождь, потом подморозило. Окно было все покрыто прозрачным льдом. Я попыталась открыть дверь, но ее заклинило. Кто-то снаружи сказал, чтобы я не оставляла попыток. Я навалилась на дверь со всей силой. Панический страх клокотал во мне, но мои тормоза выдержали, и я смогла выбраться наружу. Оказалось, что стучала приятная молодая женщина в радужной маске. Она только что припарковалась и увидела меня спящей на водительском сиденье. Моя машина была покрыта прозрачной коркой. Она проверяла, все ли со мной в порядке. Успокоив ее, я вернулась и завела машину. Нужно было ее прогреть, чтобы очистить лобовое стекло, а потом ехать домой. Я сидела в машине, потирая руки, постукивая по полу замерзшими ногами, и вспоминала. То, как постучала Радужная Маска. То, как она вглядывалась в лобовое стекло, покрытое прозрачным, как хрусталь, льдом. Радужная Маска. Она исчезла, как будто была гостьей из другого измерения. А если добавить к этому освобождение из машины – мне показалось, что я провалилась под лед и попала в другой мир.

Я попыталась вернуться к самоанализу. Мне пришло в голову, что Поллукс, должно быть, по-своему присматривал за мной. Те годы, что я провела в тюрьме, он заботился обо мне так же, как я сейчас забочусь о нем – беспомощно, со стороны. Он всегда говорил, что молился за меня. Возможно, ночевка в разных гаражах рядом с Поллуксом была формой моей молитвы. И я знала, он тоже поспособствовал тому, чтобы меня помиловали. Выйдя из тюрьмы, я была почти уверена, что Поллукс пытался за мной присматривать. Может быть, та встреча в рядах для альпинистов Среднего Запада была не подарком судьбы. Он специально пришел туда. Может, ноги сами привели его.

Я поехала в Индейский медицинский центр Миннеаполиса. Лабораторный корпус, где брали анализы, находился у стоянки за главным зданием. Я припарковала машину и стала ждать, пока медики в халатах, шапочках, перчатках, масках и пластиковых прозрачных щитках, закрывающих лица, просовывали в окна машин тампоны, чтобы взять мазок. Их движения были изящны. Казалось, они опыляли цветы, хотя я вовсе не чувствовала себя опыленным цветком, когда выезжала с парковки. Я была просто женщиной с носом, в котором побывал тампон, усталой и грязной, чьи отношения с близкими осложнены реальностью, женщиной, которая отдала бы все, чтобы сидеть рядом с мужем в больнице и держать его за руку.

В октябре небо отступает на задний план. Все сияние мира сосредотачивается на земле. Деревья полыхают огнем. Их кроны сияют золотом и кармином. Ходить под ними все равно что плыть куда-то во сне. Поллуксу нравилось наблюдать за меняющими цвета листьями. У нас были проложены специальные маршруты, где вдоль улиц росли клены. После того как на них проливается череда холодных ливней, сопровождаемых сильным ветром, листья начинают опадать. Мне становится немного грустно, когда ветви обнажаются. В этом году, когда листья исчезли, я приняла это близко к сердцу – Поллукс все еще боролся с болезнью. Врачи говорили, будто он держится молодцом, но я уже знала: ему не становится лучше. Казалось, он и ковид зашли в тупик. Изо дня в день я цеплялась за воображаемую руку мужа, но чувствовала, как его пальцы выскальзывают из моих. Внезапно ему стало хуже. Поступил звонок из больницы. Я ответила. Сказала, что понимаю. Моя рука так сильно задрожала, что я выронила телефон. Хетта бросилась ко мне.

– Он подписал отказ от подключения к аппарату искусственной вентиляции легких, – сказала я. – Он ничего не говорил мне об этом, хотя поступил на лечение уже с этим документом. Он все еще на кислороде, но ему стало хуже.

Мы держались за руки и плакали, покоряясь беде, по нашим щекам, посеревшим от страха, текли слезы. Через некоторое время мы набрались храбрости и назначили время сеанса связи с Поллуксом. Час спустя наш любимый медбрат Патрик уже держал в руках айпад. Призрачное изображение Поллукса, серое, как ил, проплыло перед нами. Я пыталась разжечь свою любовь до такого пламени, которое прожгло бы экран. Могу засвидетельствовать, что Хетта тоже пыталась изо всех сил, называя его папочкой. Мы с ней поклялись друг дружке не плакать. Джарвис продемонстрировал новый зуб. Мы говорили все, что могли придумать, и пытались отпускать бесполезные шутки. Его глаза были широко раскрыты и беспомощны. Мы видели, как он с трудом дышит. Патрик прервал сеанс связи и сказал нам, что пришло время перевернуть Поллукса на живот. Сидящая на диване Хетта начала клониться в моем направлении, и я поймала ее. Я пыталась утешить. Мои похлопывания были неуклюжими, голос звучал скрипуче и напряженно.