Но Хетта не отстранилась. Поллукс на экране выглядел призрачно. С нами всеми такое случается. Например, мы порой выглядим как призраки-спецэффекты в малобюджетных фильмах шестидесятых годов. Но я отчаянно, мучительно хотела, чтобы Поллукс стал осязаемым и теплым. Я хотела почувствовать на себе его большие руки, увидеть его плечи, горбящиеся, когда он смеется, его скептический взгляд, его квадратную голову, ощутить его большое крепкое тело в моих объятиях.

Необъяснимые чувства привязывали меня к Поллуксу. В нем было то, чего он никогда не демонстрировал другим людям – нежность прежде всего, но еще и то, что, как он знал, я понимала. Во времена его занятий боксом он мог ударом сбить человека с ног. В дни, когда он принимал участие в уличных драках, он знал, когда нужно укусить противника за палец, чтобы он тебя отпустил, а его рука на время вышла из строя. Как он винил себя, кода его первая жена умерла от передозировки, – обстоятельство, до жути совпавшее с причиной смерти моей матери. Его вина была такой же, как и моя. В молодости он был веселым, но в то же время голодным до жизни. Он любил своего дядю, научившего его шаманским обрядам, которые он практиковал сейчас. Иногда, просто взглянув на Поллукса, люди думали, будто он рвется в драку, и пытались первыми наброситься на него. Со временем он стал нежным и пытался сохранять равновесие в мире не с помощью правил или силы, а с помощью песни.

Лили Флорабелла

Я пришла в книжный магазин, потому что не могла больше ходить по кругу. И я пыталась отвлечься от того факта, что ничем не могу помочь Поллуксу. Я была в таком отчаянии, что попыталась прояснить ситуацию с Асемой.

– Мне нужно еще раз с тобой поговорить, – сказала я. – На этот раз обещаю, что не упаду в обморок.

Асема осторожно вздохнула. Пенстемон работала в задней части магазина. Я услышала, как машинка для наклеивания скотча издала скользяще-щелкающий звук. Девушка разгладила пальцами ленту и положила заклеенный пакет на стопку других.

– Это касается Флоры-ибан.

Мы находились в разных местах магазина, и я поняла, что не могу вспомнить, когда за пределами нашего дома в последний раз разговаривала с двумя людьми одновременно.

– Я так понимаю, она все еще ошивается поблизости?

– Хуже.

Попытка Флоры проникнуть в мое тело, казалось, произошла вечность назад, а мне чудилось, будто это случилось только вчера. Таково было искривление времени в нашу эпоху.

– Хорошо, – сказала Асема. – Мы все равно собирались тебе позвонить, потому что я расшифровала большую часть рукописи, которую украла у меня Флора. Мне кажется, я кое-что поняла. Я уже обсудила это с Пен.

Мы договорились встретиться в парке у книжного магазина, где смогли бы продолжить разговор, и я ушла. Сначала я заскочила к себе домой и забрала почту. Потом надела черную фланелевую рубашку, принадлежавшую Поллуксу. Это была моя «счастливая» рубашка, и да, я начала носить одежду мужа, чтобы он всегда был со мной. За исключением того, что его брюки были мне тесны, потому что у него была одна из самых тощих мужских задниц среди всех анишинаабе. Так что я носила его рубашки и куртки. Я пошла в парк, села на скамейку и стала просматривать почту, ожидая Пен и Асему.

– Что у тебя там?

Асема стояла рядом со скамейкой.

– Купоны. Счет. Листовки, призывающие голосовать.

Я подошла к урне, намереваясь выбросить все, кроме счета за воду – за бесконечный душ Хетты.

– О нет, только не это, – воскликнула Асема.

Она подошла ко мне сзади и выхватила пакет с материалами для голосования.

Было достаточно тепло, чтобы сидеть на траве. Мы сняли куртки и расселись на них под лучами заходящего солнца.

– Ну, рассказывай.

Асема бросила заговорщический взгляд на Пен, которая сузила глаза и сделала вид, будто происходящее жутко ее интересует. Они обе заплели волосы в обвивающие головы косы в девчачьем стиле, очаровательные и неуместные.

– Хорошо, Туки. Слушай. Мы знали нашу клиентку как Флору Лафранс. Но Флора была лишь частью ее второго имени. Она получила фамилию Лафранс в результате недолгого брака с сержантом Лафрансом, который владел франшизой ресторана быстрого обслуживания «Сабвей» недалеко от озера Спайс-Кейк.

– Проезжая мимо этого места на автостраде, я всегда хочу есть, – призналась я.

Я нервничала и потому получше закуталась в плотную рубашку Поллукса. Асема проигнорировала меня и продолжила говорить. Я сложила руки на груди и уставилась на нее.

– Флора была младшей из шести детей в богатой семье. Ее удочерили, поэтому, когда она начала подрастать, стала задавать вопросы. Она знала фамилию биологической матери. Вот и все. Ее приемная семья была состоятельной, по крайней мере, по стандартам Среднего Запада, и сколотила состояние на пиломатериалах, бревнах, то есть на вырубке лесов, которые покрывали северную Миннесоту и принадлежали оджибве. Другими словами, ее удочерили потомки лесных баронов, которые обманывали и убивали нас. Но двигаемся дальше. Флора выросла в доме, построенном из первобытной сосны и радиально распиленного дуба. Она ходила в католическую школу и посещала церковь Святой Екатерины, после чего унаследованные от прежних поколений деньги иссякли. После того как Флора вышла замуж за владельца ресторана «Сабвей», а потом развелась, она решила, что должна работать бок о бок с коренными жителями, затем чрезмерно увлеклась индейской темой и захотела стать одной из нас. Подруга, которая знала имя биологической матери Флоры, подарила ей ту старинную фотографию женщины с именем Флоры, написанным на обратной стороне фотографии. Какой знак, а? Женщина с фотографии немного походила на Флору, если хорошенько прищуриться, и была неопределенной этнической принадлежности. Лет сорока с небольшим, в черном платье, застегнутом на все пуговицы, и аккуратно накинутой мягкой паутине шали. Это был своего рода вязаный треугольник, который носили в то время женщины всех мастей – как коренные, так и белые. Эта фотография служила Флоре большим утешением.

– Знаю. Она показывала ее мне. Несколько раз, я думаю.

– А ты видела имя, написанное на обратной стороне фотографии?

– Нет, не видела.

– Я тоже, но я все равно не узнала бы эту фамилию. Она сделала фотокопию и вставила в антикварную рамку для себя и для Катери. Этот образ был ее пробным камнем, и из него она создала свою новую личность – сначала, конечно, она была дакота. Затем все запуталось, она разозлила некоторых людей, а потому изменила свою идентичность на оджибве или анишинаабе, а затем, якобы разобравшись с путаницей, она объявила всем,