Но для начала следовало переодеться, что бы там ни говорил Вьюжин.

– Куда мы идем? – тихо спросила Алёна вскоре. Ответ на этот вопрос она и сама знала, но так было проще завести разговор. А иначе – она отчего-то робела.

– Ко мне, одежду сменить, – подтвердил Олег догадку. – Тебя это смущает? – глянул искоса.

– Не знаю, – ответила она честно. – Я так надеялась, что ты придешь, что ты… И теперь никак поверить не могу, все кажется, мне это снится. Ты снишься. И что ты это все совсем не из благородства, а потому что правда… – Она окончательно запуталась в словах и в мыслях, поэтому замолчала. Счастье, волной накрывшее с головой, схлынуло, оставив тревогу и неприятные сомнения – в нем, в себе.

– Да уж, благородства… – Олег неопределенно хмыкнул себе под нос, но умолк – не хотелось продолжать этот разговор на ходу, когда на них с испугом и любопытством глазели все встречные.

Тем более идти осталось всего ничего: меньше минуты – и за их спинами закрылась дверь Моховых покоев. Все та же темноватая горница, которую Алёна неплохо запомнила с прошлого раза, неприметная дверь в смежную комнату в глубине, служившую воеводе спальней.

Не к месту подумалось об изначальном назначении этих комнат. Они, кажется, и впрямь были жилыми, но уж больно странная отделка. Может, князь сюда неугодных селил, чтобы тосковать в вечном сумраке начинали? Кто же знал, что Рубцову это место по нраву придется, а для жизни ему будет довольно пары светцев!

В горнице Олег девушку не оставил, потянул за руку дальше. А Алёна и спорить не стала, только вздохнула глубоко, силясь унять быстро застучавшее в горле сердце. Зачем он ее туда ведет? Просто не подумав? Или покоя не дает прерванный появлением боярина Шорина поцелуй?

А самая большая сложность поиска ответов состояла в том, что Алёна и сама не знала, чего именно ей больше хочется.

Шарик вместе с ножнами взобрался на лавку в первой комнате, на что хозяин не обратил внимания. Прошел, аккуратно положил шашку на сундук, только после этого выпустил ладонь Алёны. С удовольствием стащил тяжелую от сырости рубаху, бросил ее следом за шашкой, взялся за завязки штанов – и запоздало сообразил, что вообще-то не один здесь. Вряд ли он мог чем-то смутить алатырницу, но… С уж больно напряженным видом стояла она у двери, словно боялась чего-то. Не его ли?

Мысль заставила замереть, обернуться. Наверное, стоило что-то сказать, как-то успокоить, убедить в чем-то, но, как назло, опять не нашлось слов. Собственное косноязычие начало всерьез злить Олега, но как с ним бороться – он понятия не имел. Все же с войной гораздо проще…

Он тихо ругнулся себе под нос и, отвернувшись от девушки, полез в сундук за сменой одежды. Показалось, для начала лучше привести себя в порядок и только потом разговаривать. А то он лишь теперь заметил, насколько неприятно ощущается на теле сырая одежда.

Достал, бросил на постель, опять взялся за завязки штанов, но решил все-таки предупредить.

– Если хочешь, можешь меня там подождать, – кивнул он на дверь.

Алёна качнула головой, глядя на него с непонятным выражением. Не дождавшись ответа, Олег все же распустил завязки и, почти не глядя, сел на край постели, чтобы стащить штаны. Отбросил мокрую тряпку в сторону, а вот взяться за чистые не успел – Алёна очнулась и шагнула к нему, нимало не смущаясь наготы. И он ее не тянул, и она не примеривалась, но само собой получилось, что девушка оказалась у него на коленях, уютно пристроила голову на плече. На душе у обоих стало спокойнее.

– Только я не знаю, что дальше делать, – признался наконец Олег, не выдержав тишины. – Не помню, можно вообще служивым жениться? Я-то в любой момент уйти могу, а тебе еще небось нельзя. Да и не захочешь ты, наверное. Наверное, подождать можно? Как раз у тебя будет время передумать…

– И ничего я не передумаю! – возмутилась Алёна, подняла на него взгляд, ожидая увидеть насмешку. Однако был воевода странно серьезен и хмур, словно впрямь ожидал от нее чего-то подобного. – Я тебя люблю, с чего мне вдруг передумать? – слабо улыбнулась она, погладив его по щеке.

Воевода перехватил ее руку, прижал, на мгновение прикрыл глаза и сказал тихо:

– Ты же совсем меня не знаешь.

– А ты будто меня хорошо знаешь? – спросила Алёна с укором. – Зачем же тогда позвал, коли так не уверен?

– Не знаю, – вздохнул он и через мгновение повалился на спину, увлекая ее за собой.

Алатырница упираться не стала, улеглась поудобнее, пристроила голову у него на груди. И вроде говорил он совсем не то, что хотелось слышать, но отчего-то это не волновало. Его руки, обнимающие крепко, словно боялся отпустить, вызывали больше веры и были откровеннее.

– Я никогда не был женат. И никогда не думал, что соберусь. Только, как подумаю, что ты уедешь и я тебя больше не увижу, внутри что-то обрывается. Или это инстинкт самосохранения проснулся. Я понимаю, что без тебя, с твоим отъездом, меня уже никакой дар Озерицы не спасет, по пьяни в петлю полезу. Странно, вообще-то, что до сих пор этого не сделал, но… наверное, я все-таки хочу жить. Несмотря ни на что.

Слушать такие слова просто так, лежа, Алёна не сумела. Приподнялась на его груди, оперлась руками, заглянула в лицо. Только Олег на это и внимания не обратил – лежал, неподвижно глядя в потолок, слегка хмурился, и от той безучастности, с которой он говорил о смерти, сделалось холодно. Ерунда, что некоторых слов она не понимала, главное-то слышала!

Тоску и одиночество. Это не она их придумала, желая оправдать для себя любимого мужчину. Были.

– А ты… – продолжил он, запнулся, перевел взгляд на девушку: – Ты делаешь меня лучше.

Задумчиво обвел ее лицо кончиками пальцев, и уже Алёна прижалась щекой к его ладони. Потерлась по-кошачьи, не обращая внимания на царапающие кожу мозоли. Он улыбнулся, и холодящий сердце девушки страх померк. Стоит ли горевать о том, что почти прошло? Она ведь точно не отступится.

– Только не смейся, это не я придумал, – вновь заговорил Олег. – Был у нас в части майор Грачев, очень суровый и видный мужик: и бабам нравился жуть как, они к нему липли со страшной силой, и характер такой железный, его почти все побаивались, не забалуешь. А жена у него – учительница, директор школы, и гоняла она его точно так же, как своих учеников. Она его на полторы головы ниже, и такая… не то чтобы страшная, но очень некрасивая. Но он своей Ольге чуть ли не тапочки в зубах носил, на других вообще никогда не смотрел и слушался ее так, как никакое командование не слушал. Над ним за глаза посмеивались, а кто из друзей посмелее – те и в глаза подшучивали. Мы как-то на какой-то пьянке его начали расспрашивать, и он только одну странную фразу тогда сказал: «Она делает меня лучше». Ну мы над ним поржали, мол, она у него как некрасивая подружка у красотки. Идиоты были. Я только сейчас, кажется, понимаю, о чем он тогда говорил.

– И о чем? – спросила Алёна.

– Когда ты рядом, я как будто вижу себя со стороны, и смотреть на это тошно, – тихо ответил он. – И хочется если не стать, то хотя бы в твоих глазах казаться лучше. Ты с таким теплом смотришь, и сама такая… Хочется хоть немного соответствовать, что ли… Я понимаю, горбатого могила исправит, и вряд ли из меня выйдет что-то путное, но…