Библиотекарем. Она вспомнила это слово. Эдмон, человек, который помог старшему помощнику с «Реки Времени», говорил про Библиотеку. Безопасное место. Спасение от жестокого мира. И именно там работал мой отец?

– Но он похитил ее, – продолжала тем временем Танин. – Нарушил все свои клятвы.

Сефия качала головой, но ничего не могла сделать, чтобы не слышать то, что говорила ей Танин.

– Твои отец и мать убили главу нашего ордена.

– Нет!

– Они были убийцами.

– Моя мать никогда…

Танин рассмеялась своим серебряным смехом. На мгновение Сефии показалось, что та смеется над ней, но оказалось, что Танин просто вспоминает, и эти воспоминания доставляют ей удовольствие.

– Нет, в ней было нечто сверхъестественное. Она могла, без единого прикосновения, лишить жизни человека с расстояния в пятьдесят футов. В ней была такая сила, что она могла бы уничтожать целые города.

Сефия закрыла глаза. Она вспомнила последние дни своей матери. Ее кашель. Кровь на потрескавшихся губах. Изможденное тело.

– Им нельзя было влюбляться друг в друга, – сказала Танин, и в ее голосе сквозили одновременно восхищение, сожаление и осуждение того, что сделали родители Сефии. – Но они всегда нарушали правила. Твой отец мог щелчком пальцев превратить крысу в птицу. За секунды он осушал озера.

Сефия вспомнила лицо своего отца. Залитое кровью, изуродованное, неузнаваемое.

– Никто не мог сравниться с твоими родителями, – продолжала Танин. – Никто не мог повторить то, что они делали – ни тогда, ни потóм.

Мгновенная печаль тенью скользнула по лицу Танин.

– Я восхищалась ими, Сефия. Они были выдающимися людьми. Почему ты об этом ничего не знаешь?

Сефия упустила тот момент, когда слезы заструились из ее глаз, оросили щеки, губы и подбородок, закапали на ковер, который принял их, как мох принимает капли дождя. Это рука Стрельца обвивает ее плечи? Сефия находилась так далеко от собственного тела, что едва чувствовала его.

– Они ничего, ничего мне не сказали…

– О, Сефия…

Танин перекладывала вещи на столе, словно пыталась найти, чем успокоить Сефию. Отложила в сторону серебряный перочинный ножик и вопросительно посмотрела на Браку. Та пожала плечами.

– Но они же научили тебя внутреннему ви́дению? Манипуляции?

– Они ничему меня не учили, – проговорила Сефия, всхлипывая.

– Так как же тогда…

– Я сама научилась.

– Да, ты действительно дочь Марии, – печально сказала Танин. – Ты и выглядишь, как она.

Сефия молчала. Внутри нее всё превратилось в лед. И тут она вспомнила, что она здесь делает и зачем пришла.

– Они были моей семьей, – продолжала тем временем Танин. – Когда они предали нас, я была готова отдать что угодно, лишь бы не делать того, что я вынуждена была сделать.

– Вы убили моего отца? – спросила Сефия.

Танин колебалась.

– Ты уверена, что не хочешь спросить что-то другое?

– Что именно?

– Заслужил ли он смерти, например?

Сефия покачала головой. Все вопросы, которые она не позволяла себе задавать, теперь падали на нее как камни, грудились у ее ног, били по плечам и голове.

– Это не имеет значения, – сказала Сефия.

– Все имеет значение.

– Вы убили моего отца?

Танин вздохнула.

– Да, – сказала она. – И он заслужил свою смерть.

Сефия выхватила охотничий нож и рванулась вперед. Ей даже удалось царапнуть лезвием по горлу Танин до того, как та ухватила ее за запястье и бросила на пол.

Стрелец уже прицелился. Выстрел разорвал воздух. Лежа на ковре, Сефия увидела, как комната взорвалась полосами света. Пуля попадет в цель. Женщина умрет. Это сделает не сама Сефия, но, может быть, это будет правильно.

Пуля по спиральной траектории неслась к цели.

До того, как стать родителями, Лон и Мария были беглецами. Они бежали, похитив Книгу. Они бежали, выбираясь из лабиринта зеркал, коридоров, ведущих в тупик, и дверей, не ведущих никуда. Один прижимал Книгу к груди, словно пытался спрятать между ребрами – так, чтобы легкие заполнились буквами, а сердце превратилось в пульсирующий абзац. Другая держала его под локоть, чтобы поймать, если тот споткнется, и чтобы тащить его – вперед и только вперед.

Они бежали, соскользнув с порога в темную ночь, напоенную свежим воздухом. Они бежали, преследуемые по лесам и болотам мужчинами и женщинами, лошадьми и собаками.

Они бежали через континенты, горы, побережья. Даже когда они затаивались, они всё делали быстро. Быстро дышали. Погоня научила их дикой стремительности.

А когда они спали – если им удавалось поспать, – то делали это по очереди, всегда готовые сорваться и вновь бежать.

А потом, когда им показалось, что они убежали достаточно далеко, и уже не слышно было шума погони, они построили дом над морем.

Танин взмахнула руками, пуля беспомощно упала на ковер. Револьвер вылетел из рук Стрельца, сабля сорвалась с его пояса; Брака на лету поймала их, а самого стрелявшего легким движением кисти отправила в кресло, зафиксировав его руки и ноги – так, что встать он был не в состоянии. Кровь его кипела. Всё произошло слишком быстро.

Сефию также отправили в ее кресло. Ее мешок, стоящий на полу, вдруг стал развязываться и раскрываться, словно с ним возился кто-то невидимый. На свет появились ее пожитки: кастрюльки, свечи, пирожные, которыми снабдил их в дорогу Куки. Затем из глубин мешка поднялась Книга и, сбросив свое кожаное покрывало, поплыла по воздуху прямо в протянутые руки Танин. Та взяла Книгу и прижала ее к груди, как потерянного и вновь обретенного ребенка.

– Ты как? – обернулась Сефия к Стрельцу. Несколько прядей волос выбилось из хвоста на ее голове, одежда ее была в беспорядке, но она не была ранена. Зеленое перо светилось у нее за ухом.

Стрелец кивнул.

Когда Сефия повернулась к Танин, на лице ее смущение сменилось восхищением и вновь – смущением. Брака положила револьвер и саблю на боковой шкаф и встала рядом, скрестив руки, с таким видом, будто ничего не случилось. Она словно даже скучала.

Стрелец тщетно пытался освободиться. Его охотничий нож был закреплен на ремне мешка, и он был так близок! И в то же время так далек!