гораздо более, наверное, ускользающая – это интеллектуальная воля. Это вера как постулат утверждения того, чего человек не имеет, не видит и не испытывает. Какой смысл верить в этот стол? Он передо мной – что в него верить? Какой смысл верить в какие-то системы описания? Вот тебе предлагают вариант, что звёзды – это громадные огненные шары, пылающие в космической бездне; тебе дают посмотреть в телескоп, говорят о красном свечении, разбегающихся галактиках. И тебе говорят: «Ты веришь в это?». Ну какой смысл в это верить (смеётся)? Я посмотрел в телескоп и так далее. Я могу верить только в то, чего нет, но о чем я утверждаю как об абсолютном «Да», как об абсолютно центральном.

Два полюса: боль, которая не требует интеллектуального преодоления отсутствия, – боль присутствует, она вторгается в нас; и интеллектуальная воля, которая говорит: «Этого нет для меня, но я утверждаю, что это самое главное». Вот это два в значительной степени взаимоисключающих момента, которые должны соединиться.

Для архаического человека – я условно говорю «архаического», потому что архаическим человек может быть и сегодня, – в так называемой «Тёмной» эпохе (которая для меня совсем не Тёмная), в Средние века, в Риме, были люди, вся жизнь которых была построена на боли. Для них боль была фундаментальным принципом. Эту боль им давало всё – начиная, конечно, с фараона, кесаря, короля, монарха, с первого лица, что называется. А современное общество построено на совершенно другом принципе – принципе комфорта, принципе исключения боли таким образом, что для человека боль является просто парадоксом и преступным, незаконным вторжением в нормальное существование.

То есть когда было больше боли, было и больше веры?

Абсолютно точно.

И как только меньше становится в современном обществе боли (допустим, сейчас родители детей не наказывают физически), хотя, если посмотреть на начало ХХ века…

Да, до недавнего времени в британских частных школах клали на скамейку и пороли…

То есть как только общество становится более «цивилизованно», даже воспитание детей, я уж не говорю про какие-то экзекуции, пытки, физические наказания, просто фактор боли начинает отсутствовать, то соответственно начинает отсутствовать фактор веры.

Вы очень точно уловили направление моей мысли. Более того, я хотел продолжить в том плане, что комфорт есть не что иное, как парадигма расчеловечивания, демонтаж человеческого фактора. Социальный комфорт раскладывается на два аспекта: легальный комфорт и нелегальный. Легальный – это когда обычное существо плывёт по течению: диван, телевизор, офис и прочее. И нелегальный комфорт – это наркотики, азартные игры, проституция и тому подобное. Понятно, что они смыкаются, что есть масса вещей, в которых всё сходится и находит друг друга: тот же самый легальный обитатель офиса и смотритель телевизора на диване время от времени оказывается в ночном клубе, на дансинге и прочее, где он встречается с «допинговой» стороной. Но если он идёт дальше, то это уже маргинализация. Есть мейнстрим, который не заходит далеко, и есть маргинализация, когда человек становится уже пассивной жертвой этого комфорта, который полностью съедает.

Комфорт расчеловечивает. Это видно на примере маргиналов – они просто иллюстрируют. Но социально-активные элементы, которые погружены в этот комфорт, не замечают этого, хотя это тот же самый процесс. И интересно, что комфорт – это мерило цивилизации. Для современного человека, когда он говорит «варвары», – кто такие «варвары»? Они несут с собой боль, демонстрируют эту боль: например, те ролики про ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная в России), которые как-то становятся известными, демонстрируют и напоминают об этой боли (самое главное).

Почему такая истерика, почему всё время об этом говорят, воспроизводят этот дискурс? Потому что они напоминают о боли, а напоминание о боли – это конец комфорта, это незаконно. А комфорт – это легитимно, это законно. Это «цивилизация». И вот те, кто принадлежит цивилизации, должны исключить тех, кто напоминает о варварстве, то есть о боли. Но и, соответственно, вера считается частью варварства, частью Тёмной эпохи. Почему она должна быть исключена и подавлена? Потому что она связана с болью.

Здесь мы подходим к некой фундаментальной алгебре ряда категорий, которые я выкладываю, рассуждая о человеческом факторе. Вот комфорт – он не имеет ничего общего с блаженством, которое является совершенно другой дорогой, совершенно другим состоянием. Он противоположен боли. Этот дуализм, это дуализм динамики истории. Но мы же не можем сказать, что боль ушла; комфорт – да, – комфорт присутствует и становится главным. Но боль-то не ушла.

Боль есть: во-первых, человек ревнует, берётся за тот же самый утюг, есть война, наконец, есть спецслужбы, суд и тюрьма. Но цивилизация умеет состроить, соорудить в головах людей такую матрицу, в результате которой они воспринимают комфорт как всеобщую данность, а боль – как эксклюзив, как некое вторжение.

Я приведу простой пример: США – это полицейское государство, в котором прав человека меньше, чем в СССР (это факт – тут спорить не будем). Кто-то скажет «Я там был – и там прекрасно», кто-то скажет «сильное преувеличение», но взять хотя бы Patriot act[69] и этот «патриот-акт» предполагает массу вещей, которые в СССР были немыслимы. Хотя бы обыск, проводимый без хозяина дома, или то, что выделывали ФБР и полиция в Бостоне во время поиска Царнаевых, когда 10 тысяч человек были вышвырнуты, как кролики, из своих домов, поставлены на колени перед своими домами на лужайках, руки за голову, и там проводился обыск в их отсутствие, и никто даже не пикнул. Но при этом все эти люди погружены – кроме некоторого количества левых, которые пишут возмущённые тексты о police brutality[70] и так далее, – все эти люди погружены в убеждение, что они живут в цивилизованном, комфортном пространстве. Самом комфортном.

Хотя количество боли в чёрных кварталах или азиатских кварталах достигает, может быть, даже и «архаического» уровня где-то, если учесть пересекающиеся слои. Та же police brutality, та же деятельность мафии, те же самые разборки банд и так далее, то же отношение в семьях и прочее, но при этом эти люди чувствуют себя принадлежащими к цивилизации. Это великая иллюзия. Здесь мы сталкиваемся с феноменом диктата описаний, когда мы обнаруживаем, что действительно реальность – это не более чем описание.

К слову, об описании. Мне приходилось несколько раз бывать в Америке. И один раз мы проходили с друзьями мимо негритянского