Стеф получила аттестат с отличием, и тут на нее снизошло озарение. Она вдруг поняла, что никаким правом заниматься не будет. Еще раньше она почувствовала, что для людей ее склада в университете слишком много свободы, слишком много возможностей сбиться с пути. И потом, в этом принятом в последний момент решении была еще и чуточка снобизма. Она не могла решиться провести пять лет в жутких аудиториях среди сотен понаехавших из глубинки придурков.

Только в отличие от Клем и других более продвинутых друзей, которые с самого детства нацеливались на прибыльную академическую карьеру, Стеф для себя ничего заранее не придумала. С первого и до последнего класса она старалась делать как можно меньше, а в самом конце чуть ли не основным ее занятием стала любовь к Симону. Так что, когда настало время делать серьезный выбор, она оказалась совершенно не готова к этому. Она раскаивалась и упрекала во всем родителей.

Те же, жившие уютной жизнью изворотливых, но не обремененных культурой мелких буржуа, тоже не выработали конкретного плана для обеспечения будущего единственной дочери. У Пьера Шоссуа было одно требование – чтобы аттестат был с отличием. В остальном считалось, что Стеф займется коммерцией, а уж они найдут ей где практиковаться, работу, помогут купить одну-две квартиры, тут же, в Эйанже, гаражи, все это хорошо сдается внаем, и постепенно она, как и они, наживет неплохие денежки. Однако Стеф такие средненькие устремления не устраивали. Она поняла, как функционирует жизнь вообще, поздновато, но все же. Школа – это как бы сортировочная станция. Одни покидают ее рано, это те, кому предназначено работать руками, за мизерную плату. Бывает, конечно, что кто-то из них станет водопроводчиком-миллионером или богачом-автослесарем, но в целом в этом направлении далеко не уйдешь. Другие доучиваются до конца, примерно восемьдесят процентов, и идут на философию, психологию, социологию или экономику. В течение первого семестра их просеивают через мелкое сито, и оставшиеся могут рассчитывать на жалкие дипломишки. Дальше их ждут бесконечные поиски работы, административные конкурсы, которые им придется брать измором, разнообразные, но депрессивные должности вроде препода в «зоне приоритетного образования»[35] или ответственного за связи с общественностью при местной администрации. И пополнят они эту ядовитую категорию граждан, которые, имея прекрасное образование, но не имея достойной работы, все понимают, но ничего не могут. Разочарованные, озлобленные, они будут постепенно скатываться все ниже, а потом найдут для своей неудовлетворенности какой-нибудь выход в виде винного погребка или увлечения восточными религиями.

Есть, конечно, и крутые ребята, которые могут похвастаться и аттестатом с отличием, и железобетонным резюме – этакой вот пусковой установкой для вывода на желанную орбиту. Эти пользуются узкими каналами и, оказавшись под давлением, пойдут быстро и заберутся высоко. Для такого ускоренного продвижения лучше всего подойдет математика, но есть неплохие направления и для тех, кто обладает абстрактным мышлением, – всяких историков, мечтателей, художников и прочих чудиков. Стеф хотела принадлежать к этой категории.

К сожалению, с ее данными поступление на подготовительное отделение в государственной школе было исключено. Отец принялся искать запасной вариант. По совету одного дилера «Мерседеса» из Реймса они остановились на частном заведении, которое готовило к экзаменам в Высшую коммерческую школу, Высшую школу бизнеса, Институт политических исследований, короче, типа того. Была проблема: заведение находилось в Париже, в Шестом округе и стоило немереных денег. Чуть больше трех тысяч в месяц плюс расходы на жратву, жилье и транспорт. Стеф поставили ультиматум: деньги будут, но если она начнет дурить, сразу прямиком отправится обратно домой.

В начале сентября отец нанял маленький автофургон, чтобы отвезти Стеф в ее однокомнатную квартирку. Они ехали вместе, и, в кои-то веки оставшись наедине с дочерью, отец стал рассказывать ей про свою жизнь, про молодость. Даже поделился старыми сердечными историями. В какой-то момент Стеф спросила его, любит ли он все еще мать.

– Уже не так, как раньше.

Он произнес это без горечи, и Стеф была страшно рада, что хоть несколько мгновений можно не притворяться. Она почувствовала, что ее уважают. Она не стала спрашивать его, почему они до сих пор вместе, или задавать другие такие дебильные вопросы. Быть взрослой значит знать, что кроме великой любви и прочей чуши, которой наполнены глянцевые журналы, – жизнь в свое удовольствие, страсти, сумасшедший успех, – на свете существуют и другие вещи. Еще есть время, смерть, непрестанная война с жизнью. А брак – это спасательная шлюпка на краю бездны. Больше отец и дочь ничего не сказали друг другу. Сидя в кабине фургона, он думал о том, что гордится дочерью, а она чувствовала себя взрослой. Они остановились перекусить в «Макдоналдсе» в Ферте-су-Жарр, и Стеф настояла на том, что сама заплатит по счету.

Ее первая парижская осень была ужасной. Заведение, куда она поступила, называлось ППШ – Парижская подготовительная школа. Это было какое-то сборище упакованных придурков, которые думали об одном: как бы наглотаться «колес» и ни фига не делать. У нее в классе учились сын бенинского дипломата, отпрыск таиландского министра, какие-то девицы с двойными и тройными именами и еще много патлатых, заносчивых сыночков богатеньких родителей. В глазах своих новых соучеников Стеф выглядела законченной плебейкой. В частности, они стали издеваться над ней за то, что она ходит в носках «Achile». Хотя в Эйанже это считалось экстра-классом. После самого первого опроса препод сказал, что она должна избавиться от провинциального говорка, который мог серьезно навредить ей при дальнейшем поступлении. Кроме всего прочего, теперь она сама вынуждена была ходить за покупками, готовить, прибирать в квартире, пусть даже на шестнадцати квадратных метрах это и не отнимало много времени. В выходные, если ей не надо было зубрить, она позволяла себе прошвырнуться по Парижу. Раньше ей всегда казалось, что с этим городом у нее будет чистая идиллия. Ничего подобного. Конечно, Париж с его ротондами, изобилием, пресыщенностью, богатством по-прежнему был похож на шоколадный торт, ну, во всяком случае, в центральных округах. Только там, безусловно, можно было почувствовать, что ты – в гуще событий. Но в этом потоке тел, фейерверке фасадов, витрин, фонарей, в огнях автомобильных траекторий, в бесконечных хождениях по переходам метро оказавшаяся во власти прекрасных зданий и уродливых улиц Стеф лишь удостоверилась, что овладеть этим городом она не в силах. Между нею и Парижем пролегал непреодолимый ров. В Париже надо родиться. Или там надо добиться успеха. На это Стеф и рассчитывала.

Поэтому она начала зубрить как ненормальная. Отправляясь туда, она не питала особых иллюзий, но и быть хуже других не собиралась. Однако с первых занятий она почувствовала себя как будто в чужой стране. Связи, слова, ожидания – она ничего не понимала. Первую неделю она каждый вечер плакала в подушку. В довершение всего у нее не было ни телика, ни телефона. Чтобы позвонить домой, она должна была спуститься в уличную кабину. Она чувствовала себя усталой, считала преподов слишком требовательными и высокомерными, а соучеников – почти дебилами. Раньше она могла проспать без проблем восемь часов подряд, теперь просыпалась по два раза за ночь, вся в поту, со стиснутыми до боли челюстями. Она выдавливала прыщики перед зеркалом в ванной при жутком неоновом свете. После окончания этой процедуры все лицо у нее было в красных пятнах. Она казалась себе уродиной. У нее потускнели волосы. Кроме того, она приобрела дурную привычку что-нибудь грызть во время подготовки к занятиям. Очень скоро ее зад удвоился в объеме, руки тоже. К концу декабря итог был ужасен: все зачеты и контрольные она провалила, сама была бледная как смерть, а весы показывали семь кило лишнего веса. Тогда-то, одним субботним утром, на шестичасовой контрольной по общей культуре ей попалась такая вот тема: