Виктор только что положил в рот кусок глазированной утки, поэтому просто покачал головой.

– Нет, – прожевав, сказал он. – А что?

– Значит, вам ничего не известно о положении там… я имею в виду, как там для нас, мужчин?

– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду…

Они оставили тему. Вскоре Мёллер расплатился, и они вышли на улицу. В Копенгаген пришла весна. Освещение и симфония запахов привели Виктора в восторженное настроение; он вдруг понял, что уже много месяцев не испытывал такого полноценного, насыщенного чувства счастья. Они остановились в подъезде, не дойдя квартала до отеля. Нильс Мёллер, несмотря на уклончивый ответ Виктора насчет «мужчин», все же, видимо, доверял своей интуиции, потому что внезапно привлек Виктора к себе. Они стояли в десяти сантиметрах и смотрели друг другу в глаза. Ни говоря ни слова, Нильс повернул ключ в двери подъезда.

Нильс мог бы стать вторым любовником Виктора, если бы между ними не стояла тень Фабиана. Они разделись, но Виктор не чувствовал ровным счетом никакого возбуждения… это удивило его, поскольку Нильс был очень привлекателен.

– Ты не хочешь? – спросил Нильс.

– Я не могу…

– У тебя есть друг? Не волнуйся, он ничего не узнает…

Виктор вздохнул и начал одеваться. Мысленно он проклинал Фабиана.

Но Нильс, как ему показалось, особенно не переживал. Он поставил на стол индийский фарфор, одолженный им без разрешения из собрания музея, принес чай и печенье. Виктор просидел у него до рассвета. Нильс рассказывал о положении гомосексуалов в Копенгагене. Виктор слушал с большим интересом – он впервые в жизни встретил борца за права таких, как он.

– Репрессии то сильнее, то слабее, и в Дании то же, что и везде. Во время оккупации могли послать в концлагерь или избить до полусмерти, если у тебя не хватало ума скрывать свою ориентацию. После освобождения стало все наоборот – полная свобода для всех. Трансвеститы открыто гуляли по Строгету, появились клубы и кабаре. Но в прошлом году опять началось. Ты же знаешь, как работают политики и военные, когда им нечего делать, – они ищут новых врагов. А гомики, когда нет нацистов, – прекрасная мишень, особенно если удается доказать, что они еще и коммунисты.

Он подлил Виктору чаю и вынул из ящика стола несколько газет.

– Не уверен, знаешь ли ты, но сенатор Маккарти учредил специальный комитет для выявления и увольнения «гомосексуальных и других сексуально извращенных лиц» в администрации. Хочешь – верь, хочешь – не верь, он ссылался даже на доклад Кинси[114], поскольку Кинси утверждает, и в этом он совершенно прав, что гомосексуалы есть во всех слоях общества и что они совершенно неотличимы от людей с «нормальной» ориентацией. А шаг через Атлантику не так велик, как кажется. Последнее время у нас то и дело возникают проблемы с полицией… Несколько лет назад я начал издавать журнал «Друг». Зимой тираж конфисковали, а редакцию закрыли. Мало этого, регистр они тоже конфисковали, и более ста человек были привлечены к суду за преступления против нравственности… То, что я все еще на свободе, это только благодаря моим связям и изрядной доле удачи…

Виктор вспомнил, что перед самым отъездом он читал статью в «Дагенс нюхетер» – некий полемист по имени Шёден утверждал, что гомосексуальность – серьезная молодежная проблема. Он писал что-то о тайных масонских гомосексуальных ложах… И потом этот процесс Кейни[115]… он продолжался чуть ли не год, даже королевская семья была затронута. На первый взгляд речь шла о справедливой борьбе против правовой коррупции, но на самом деле это была типичная охота на ведьм – на гомосексуалов.

– Думаю, надо ждать похолодания, – сказал Нильс. – И если верить слухам, в Швеции скоро будет то же самое…

Вернувшись в Стокгольм, Виктор чувствовал себя совершенно обновленным. Активист Мёллер пробудил в нем волю к борьбе. Он должен, он просто обязан выиграть битву за Фабиана. Свадьбе нужно помешать любой ценой. Это его долг любви, моральный императив, которому он не может не последовать.

Он нашел Фабиана в квартире на Сибиллегатан. Тот сидел в бильярдной, глаза его были заплаканы.

– Аста… – сказал он.

– Что случилось?

– Она в больнице…

Занятые своими чувствами, они не замечали, что происходит с Астой. Пока Виктор был в Копенгагене, Фабиан зашел к ней как к подруге детства – посоветоваться, что делать дальше. Он нашел Асту в постели, без сознания, рядом лежал окровавленный шприц. Он затащил ее в ванну. Холодная вода привела ее в чувство… Фабиан смутно догадывался, что, если бы доза была чуть побольше или он пришел бы на полчаса позже, он не застал бы ее в живых. В квартире почти не было мебели, все было заложено в ломбарде или продано сомнительным скупщикам в Кларе. До Фабиана доходили слухи, что ее видели среди проституток у Центрального вокзала, но она с гневом это отрицала. Он на всякий случай позвонил в неотложку, и ее забрали в больницу.

– Что мы можем сделать?

– Ничего. О ней позаботится семья. Квартира пуста, контракт аннулирован. Вещи сданы на фирму, через пару недель они все отвезут.

– Куда? Я ничего не понимаю…

– Я вчера говорил с ее отцом. Они положат ее на принудительное лечение в Финляндии. В худшем случае ее могут признать недееспособной.

– Это отвратительно…

– Чепуха. Отвратительно то, что она погибнет, если никто не вмешается.

Фабиан встал и подошел к окну.

– Готов второй вариант приглашений, – сказал он. – Вчера принесли из типографии, теперь там все, как хотела Эрика, включая меню. Через неделю приглашения будут отправлены в фирменных конвертах Кройгеров. Обручение в церкви Святого Оскара двадцать восьмого августа. Потом кортеж проедет по городу в каретах, а закончится все ужином с танцами на Конюшенном дворе. Торт заказан придворному повару.

Виктор молчал. Фабиан выбрал дорогу, и повлиять на его решение Виктор был не в силах.

– Не волнуйся, – сказал Фабиан. – Я поговорю с ней завтра и расскажу все как есть, и пусть она решает. В конце концов, это же возможно – состоять в браке и встречаться с кем-то еще. В высшем свете такое бывает. От гомофилии никто ведь не застрахован, не так ли? Такое решение вполне приемлемо.

Он стоял к Виктору спиной, но он видел его отражение в оконном стекле: лицо не выражало ровным счетом ничего, как у древнего старика.

В конце апреля того же года Яан Туглас покинул Швецию. Решение не было неожиданным. Несколько месяцев назад в Эстонии умерла его мать. Единственное, что удерживало его в Стокгольме, – надежда, что она наконец решится к нему переехать. Теперь все решилось само собой, а с той стороны океана следовали все более настойчивые предложения. Известная антикварная фирма «Роусвелл и Сакс» с головной конторой в Нью-Йорке уже много лет соблазняла Яана работать на них. Теперь причин для отказа не было, а согласие позволит ему увеличить годовой доход как минимум втрое. Он предложил Виктору возглавить его фирму.