— И я дурак, — неожиданно весело и легко согласился Колганов, — раз с тобой связался. Ну все, повеселились, и хватит. Наверное, даже хорошо, что ты начала этот скандал, а то бы мы с тобой еще морочили друг другу головы. А так все ясно и понятно.

В этот момент его подруга не на шутку испугалась: обычно подобные скандалы заканчивались бурными примирениями и всегда по инициативе Сержа. Что-то пошло неправильно, наперекосяк, и она даже знала виновницу. Но теперь было не до нее. Главное — срочно исправлять сложившуюся ситуацию.

— Зайчик, ты что, всерьез? — заговорила она нежно. — Ну, не надо сердиться. Давай цем-цем. — И Жанна подошла к Сергею, пытаясь его поцеловать. — Ну, папочка, ну цем свою киску…

Сергей окинул ее скептическим взглядом:

— Посмотри внимательно, какой я зайчик? Правда, еще и не папочка. Хотя мог бы… Ладно, не хнычь. Давай лучше поговорим как взрослые люди.

* * *

Тото заглянула в маленький изящный блокнотик, сверяясь с записями:

— Так, что мы с тобой забыли? Продукты я привезла. Переоделась. Про амуры поговорили. О, нужно выполнить долг перед родиной, чуть не забыла.

Бабушка деликатно ушла в другую комнату, чтобы не мешать внучке говорить по телефону с Говоровым. Впрочем, беседа их вышла совсем короткой.

— Алло! — донеслось до Ниты. — Сашенька! Это я. Хотела узнать, как у тебя дела, как ты себя чувствуешь… Да, полная запарка? Ну работай, солнышко, только не уставай слишком. Да, конечно, обязательно позвоню. Не беспокойся. Да, целую. Очень целую. Везде. Все, пока, родной.

Тото появилась на пороге, внимательно разглядывая телефонную трубку.

— А вот и ответ на мой вопрос — я действительно никому ничего не должна.

— Может, у человека на самом деле много работы? — предположила Нита.

— Вполне даже может быть. Но никакая работа не влияет на тон, на слова, на способ построения фразы. На это влияют совсем другие вещи. Пожалуй, это единственная вещь, в которой я действительно хорошо разбираюсь. Он сейчас думает не о работе и не обо мне. Спинным мозгом чую, хотя доказать не могу. — Она скорчила легкую гримаску. — А чтоб быть уж совсем точной — могу, но не хочу. Ладно, потом разберусь. Я ему позвонила, моя совесть чиста. Так, ба, у нас осталось всего пара часов, и мы должны посвятить их самому важному вопросу: мы на этих фотографиях все-таки нашли кое-что. И что ты по этому поводу думаешь?

— Все случается в подлунном мире. Правда, это как-то слишком по-книжному — наследство, тайники, старушкины драгоценности, но есть во всей этой ахинее одно рациональное зерно. Моя мать никогда в жизни не могла мне простить развод с Владом. Она его любила. Да и сама ситуация ее возмутила до глубины души. Она попыталась бы понять меня, если бы я ушла к любому другому мужчине… Но вот Лёся — это ей было недоступно. И она вполне могла признаться Владу в том, что скрывала от меня. Намекнуть как-то. Ну а он наверняка думал, что родная мать хотя бы перед смертью простит непутевое свое дитя и откроет ему тайну.

— В общем разумно, — признала Татьяна.

— Кто ж знал, что твоя прабабка, умирая, прокляла меня? — весело продолжила Нита. — О каких там наследствах и тайниках могла идти речь?

— Полагаешь, ему неизвестно, где могут быть спрятаны фамильные драгоценности? Если допустить, что это все-таки он, а не кто-то другой за нами охотится.

— Моя мамуля и твоя прабабка черту лысому не призналась бы, не то что Владу. Только какие там могли остаться драгоценности, если в революцию почти все растеряли? А что сохранилось, то потратили на хлеб во время и после войны. Правда, бабця Шура была тем еще скопидомом и вполне могла припрятать на черный день килограмм-другой золота. Властная была женщина.

— Более властная, чем ты? — недоверчиво спросила Тото, припоминая первые детские впечатления об урагане «Нита», который налетал всякий раз, когда она совершала даже мелкий и, с ее точки зрения, вполне простительный проступок.

— Ну вот и нашла коса на камень.

— Значит так, — подытожила Татьяна, — я тебе оставляю все фотографии, ты узорчики внимательно разглядываешь и все, что приходит в голову, потом мне рассказываешь. А я побежала. Андрюша уже, наверное, волнуется.

* * *

— Не понял, — признался Варчук, когда капитан Сахалтуев устроился за своим столом, вытащил из пакета с надписью «Ваш семейный магазин» прозаический кипятильник и приготовился заваривать чай дедовским, безотказным способом.

— Я всегда говорил, что ты тугодум, — не стал отнекиваться капитан.

— Ты же в отгуле. Ты же рапорт смог написать, — не остался в долгу майор.

— Само собой.

— Отчего же я тебя визуально наблюдаю?

— Я в отгуле, а не умер, — сдержанно напомнил Юрка. — Чай пить уважаешь? Я пирожные принес.

— Разумно, — одобрило начальство.

— А спроси меня, где я был, — начал Сахалтуев, которого просто-таки распирало от какой-то новости, но договорить ему не удалось.

— Юрий Иванович! — закричал от дверей Артем. — Вы же в отгуле.

— Да, — мрачно отвечал капитан, сообразивший, что теперь три дня подряд обречен отвечать на дурацкие вопросы.

— Тогда зачем вы на работу пришли?

— Я тут гуляю! — прорычал Юрка. — Брысь за стол и слушать молча!

— Так точно.

— И тарелочку найди для пирожных. Не видишь, что ли? Старшие товарищи вразнос пошли.

— Ну что, — ехидно сказал Николай, — судя по всему, некоторые — не станем показывать на них пальцами, но скажем, что они носят капитанские погоны, — побывали в центре города. В Музейном переулке, например. А почему бы и нет? Приобщение к высокому искусству делает честь сотрудникам внутренних органов. Внутренние органы тоже жаждут прекрасного.

Стажер захихикал.

— Одно удивляет, — не унимался майор. — Судя по всему, ценитель живописи и керамики явно забыл, как издевался над другими, как просто проходу не давал.

— Пирожными не поделюсь, — пригрозил Сахалтуев. — Даже не подумаю. Еще чего.

— Пытки запрещены Женевской конвенцией! — завопил Варчук, выхватывая у друга кулек. — Что стряслось-то?

— Любовные истории сразу опускаем, — строго предупредил Юрка. — Это любителям «мыльных» опер, серии на три хватит, а то и на четыре с гаком. Лично меня заинтересовали две вещи. Первая — на площади Льва Толстого, в самом начале Большой Васильковской, она стряхнула меня, как репей с хвоста; как стажера какого-нибудь несмышленого.

— Попрошу! — возмутился Артем.

— Второе, — ухом не повел Сахалтуев. — Стряхнула она не только меня, что, с одной стороны, утешает, а с другой — заставляет крепко задуматься.

— У нас появилась конкурирующая организация? — спросил Варчук, от волнения отложивший в сторону пирожное «Тирамису», за которое в обычном состоянии предлагал на выбор бессмертную душу, вечную признательность или последнюю пятерку до зарплаты.