— Погоди, погоди, — нахмурился Рутгер. — Не пойму никак. Какой-такой рыжий? Откуда он взялся?

— То-то и оно, што ниоткуда! — торжествующе подытожил Марсель. — Был шапожник щёрный, вроде Курта, а потом штал рыжий. Я што говорю-то: я же тоже думал, кто такие? Потом мальчишка объявилша, швечки штал гашить...

— Что-что? Свечки гасить?

— Ага. Шначала — жажигать, потом — гашить...

Разговор стал принимать интересное направление. Рутгер собирался ещё чего-то спросить, но в этот момент двери «Синей сойки» распахнулись, и таверна вдруг наполнилась вооружёнными людьми. То были испанцы, все, кроме одного — в кирасах и при оружии. Начищенные платы их доспехов запотели от тепла, как зеркала, от алебард в корчме мгновенно стало тесно. Старик Марсель надвинул шляпу на глаза, сполз на скамью и притворился спящим. Рутгер весь набычился и подобрался, но солдаты не обратили на него решительно никакого внимания. Все шестеро были взвинчены и пьяны от вина и нездорового азарта, непрерывно говорили, скалились в ухмылках и даже не сподобились присесть, лишь двое подошли к камину погреть руки. Молчание хранил только один из них; невысокий, белобрысый, он стоял посреди зала, вновь и вновь осматривался и нервически играл отточенным мавританским кинжалом, даже в тепле не снимая перчаток. Марсель и Рутгер было привлекли его внимание, но очень ненадолго, что Рутгер воспринял с огромным облегчением — ссориться с испанцами ни в коей мере не входило сейчас в его планы.

Через минуту со второго этажа, из комнат вниз спустились два монаха. Старший коротко отдал распоряжение, десятник кивнул и отсалютовал, затем нарявкал на солдат на ломаном испанском пополам с немецкими ругательствами, и маленький отряд с топотом покинул «Сойку» и исчез, как будто бы его и не было. Лишь талая вода, оставленная сапогами стражников, напоминала о визите. Мышиная физиономия служанки выглянула из-за занавески, убедилась, что все ушли, и спряталась обратно.

— Так, так, — пробормотал негромко Рутгер, — а ведь сдаётся мне, что это — те самые монахи, о которых мне рассказывали. уж не за моим ли травником начали охоту папские собаки?

Он снова пригубил глинтвейн, поморщился, поглубже нахлобучил шляпу, запахнулся в плащ и двинулся за ними. Кузен Марсель мгновенно оживился, сел, потянул к себе оставленный стакан и принялся дохлёбывать уже чуть тёплое вино.

Загадки продолжались. Загадки громоздились на загадки. Рутгер никогда не сомневался в том, что он делает. Если находятся заказчики, должны же находиться и исполнители? Для него убийство было работой, а иногда — игрой. Но сейчас он совершенно неожиданно для себя вдруг стал задумываться: а на той ли стороне он играет?

От башни Синей Сойки вниз, к реке вела единственная улица. Когда наёмник шёл в таверну, разминуться с Лисом он никак не мог. А это значило, что произошло одно из двух: либо травник и его друзья ушли намного раньше, либо — спрятались поблизости, в одном из домов.

Так оно и вышло. Все шестеро солдат и два монаха обнаружились на той же улице, у старого обшарпанного дома с запертыми ставнями. Дом был, как дом — массивный, двухэтажный, довоенной постройки. Ни света лучика не пробивалось изнутри. Все пребывали в замешательстве, о чём-то оживлённо говорили по-испански, размахивали руками и то и дело указывали на дверь. Вся эта суета потихоньку стала привлекать внимание горожан. В окнах соседних домов замелькали бледные булки любопытных физиономий, двое-трое припозднившихся прохожих задержались посмотреть, как будут развиваться события, опасаясь, впрочем, подходить к солдатам близко. Рутгер про себя порадовался столь удачному стечению обстоятельств, прислонился к столбу и приготовился ждать.

Монахи между тем не торопились. Караул испанцев разделился пополам, три человека двинулись в таверну, три остались у дверей. Штурмовать дом, похоже, пока никто не собирался. Не прошло и часа, как первые трое вернулись, а вторые ушли. Так повторилось раза три. Рутгер успел основательно замёрзнуть и вместе с остальными счёл за лучшее вернуться к «Синей сойке», справедливо полагая, что когда начнётся заварушка, за сидящими в корчме пошлют.

Так оно и вышло.

Весть принёс стройный, как тополь, светловолосый парень, на поверку оказавшийся фламандцем. Он ворвался в зал корчмы, безумным взглядом оглядел сидящих за столом троих солдат и молодого монаха, и возбуждённо выкрикнул:

— Они внутри!

Глаза его блестели, грудь вздымалась. Видимо, он мчался всю дорогу.

Солдаты переглянулись, смахнули кости со стола и без слов разобрали оружие. Алебардщик с усами, как рога, взглянул на парня и молча подвинул ему свой дымящийся стакан.

— Значит, прав монах-то был, — подытожил он, подцепил напоследок со сковороды ломоть поджаренной печёнки, зажевал и встал из-за стола. — Так значит, там он?

— Там, — парнишка в два глотка опорожнил предложенный стакан и потянулся за сосиской. — Орёт, как иерихонская труба. Должно быть, у него сам дьявол в глотке. А-ах!.. горячая, собака...

— Ну, стало быть, пошли.

Солдаты распахнули дверь корчмы, и все посыпались на улицу. Зевак за ними увязалось человек пятнадцать, даже старикан Марсель рискнул выбраться наружу. По такому случаю хозяева корчму сегодня не решились закрывать. Да и потом, — перечить альгвазилам...

Снег к этому времени уже перестал. Облака разошлись, проглянуло звёздное небо. Луна скрывалась за домами. Снаружи было тихо и темно. У дверей злополучного старого дома притулились двое — старший из монахов и десятник-немец. Оба что-то деловито обсуждали, время от времени пытаясь вызвать тех, кто был внутри, на откровенный разговор. Толпа собравшихся неловко скучилась на южной стороне, не желая приближаться к дому, а Рутгер не хотел выделяться. Пришлось смотреть, как все — отсюда.

Четыре стражника собрались, получив приказ, и быстро удалились.

Вернулись они уже с большим бревном, которое, должно быть, позаимствовали на ближайшей сукновальне. Монах тем временем завёл какой-то спор с сидящими в осаде. В том, что их там было несколько, уже не приходилось сомневаться — даже на таком расстоянии можно было различить по меньшей мере два голоса.

Потом солдаты подхватили принесённое бревно и попытались выбить дверь, сначала просто так, затем — с разбега. Дверь, однако, устояла. Орудовать тараном в узком переулке оказалось трудновато, солдаты топали, пыхтели, матерились, чуть не придавили парочку зевак и до кучи вышибли окно в доме напротив, когда пытались отойти подальше, чтоб как следует разбежаться.

В итоге после этого монах почёл за лучшее возобновить переговоры. Он то грозил, то увещевал, цитировал и тут же толковал библейскую латынь, но всё было тщетно. Сдаться осаждённые не пожелали, и в ход опять пошло бревно. Так продолжалось больше часа. Юный монах молча стоял в стороне и то ли молился, то ли — просто наблюдал. Наконец кузен Mapсель демонстративно плюнул и отковылял назад в кабак, да и остальным собравшимся всё это тоже начало надоедать, как вдруг течение событий резко поменяло ход.