— Богомерзкая книга тоже там? — осведомился отец Анатолий.

Видимо, ему в ответ кто-то кивнул, потому что вслух ничего произнесено не было. Настоятель откашлялся.

— Братья и сестры! — звучно начал он.

Тот легкий ропот, который всегда витает над большим скоплением людей, стих.

— Сегодня мы собрались здесь, — продолжал отец Анатолий. — Чтобы поставить точку в печальной горькой истории нашего плена. Долгих двенадцать лет жили под тяжким игом захватчиков, железным сапогом топтавших нашу землю. Но не оскудела еще земля Русская на героев и богатырей! Потомок псов-рыцарей по примеру своих поганых предков вонзился в нашу землю каленым клином — свиньей…

Этого Эрик уже не выдержал. Он бросился прочь. За время приготовлений народу прибыло, и старый врач с трудом пробился сквозь толпу к спуску. На лестнице Эрик подвернул ногу и чуть не покатился вниз, считая ступеньки ребрами. Это отрезвило Химмельзона. Он стал двигаться медленнее, поглядывая себе под ноги. Голос отца Анатолия гремел над толпой. Но Эрик его уже не слушал. Прежде чем сесть за руль, Химмельзон еще успел почувствовать мерзкий запах — будто бы горящей свинины.

Но Эрик знал, что это пахнет не шашлыками от передвижной лавки «Мясного двора».

Архив Новгорода занимал девятиэтажное здание-свечку. Оно стояло чуть в отдалении от других домов. Архив окружали голубые ели. Самые старые из них уже почти сравнялись в росте со зданием. Небольшая территория, примыкавшая к архиву, была обнесена чугунной изгородью.

В архиве находились только два человека — сторож Ксенофонт, крепкий парень лет двадцати пяти, и его подруга Вера. Они спали обнаженными на стареньком диване в каморке сторожа, крепко прижавшись друг к другу.

Коммунисты, построившие архив, были людьми мудрыми и сведущими в логистике. Здание начали заполнять от верхних этажей к нижним. Документы, относящиеся к новейшей истории города, находились на третьем этаже. Здесь хранились свидетельства владычества Федора Суетина над Новгородом, свидетельства о рождении и смерти четырех из пяти его детей и много прочего, что привело бы в восторг историка. Так же здесь хранились документы, содержащие первые упоминания о Карле Шмеллинге и Лотаре Тачстоуне.

В торце здания на каждом этаже находилась скромная комнатка туалета. Помимо трех унитазов, ничем не отгороженных ни друг от друга, ни от случайных зрителей — коммунисты считали стыдливость и право на личное пространство буржуазным пережитком — в туалете имелось и две раковины, где можно было помыть руки. Тайну несовпадения количества очко-мест и рукомойников строители унесли с собой в могилу. Из крана текла только холодная вода. Создатели светлого будущего не были склонны к излишествам вроде уюта и комфорта. Мыла в туалетах не было. Однако на третьем этаже имелось зеркало, рассеченное пополам длинной трещиной.

Из кранов всегда потихоньку капало, о чем молчаливо свидетельствовал длинный рыжий потек на раковине. И ночью не меньше, чем днем.

Затертый пластиковый вентиль на кране медленно повернулся. Вместо печальных капель в раковину ударила веселая струя. Необычными были два обстоятельства: это произошло одновременно в туалетах всех этажей, начиная с первого по четвертый, и вода, хлынувшая из кранов, была нестерпимо горячей. Зеркало на третьем этаже мгновенно запотело. Старая раковина с забитым сливом не была рассчитана на столь мощный напор. Вода перелилась через край и потекла по полу.

Ксенофонт проснулся от странного шума. Он спустил ноги на пол и тут же поджал их, от неожиданности громко выругавшись. Пол оказался залит горячей водой примерно по щиколотку.

— Чего ты лаешься, — сказала Вера сонно.

Ксенофонт не успел ответить. С потолка с грохотом обрушился пласт известки. Вода хлынула прямо им на головы. Вера закричала. Ксенофонт схватил со стула какую-то одежду, девушку, и вылетел в коридор. Здесь уровень воды был выше, и идти было сложнее. К тому же, было темно. Пару раз Ксенофонта коварно атаковали стулья и один раз — что-то более массивное. Как не напуган был Ксенофонт, он все же сообразил, что включать свет не стоит. К чему приведет короткое замыкание, он знал. Их тела успели бы превратиться в хорошо протушенное мясо прежде, чем выбило бы предохранители. Чувствовалось мощное течение, и вело оно…

Конечно, к дверям архива. Ксенофонт кое-как добрался до них. Вера громко, непрерывно визжала.

— Заткнись, — сказал он и ей опустил девушку в воду.

Ксенофонт слышал, что холодная вода оказывает успокаивающее действие. Но выяснилось, что и теплая вода вполне для этого годится.

— Фоня, что это? — зарыдала подруга.

— Трубу прорвало, здесь же гнилое все, — буркнул в ответ ее кавалер.

Он сунул руку в карман за ключами от двери. Открывать ее в ночное время категорически запрещалось. На сигнализацию для архива Покатикамень поскупился, положившись на честность сторожа. В каком-то смысле он не ошибся — все ценное в архиве, вроде цветного телевизора и кнопочного телефона было вынесено еще до того, как Ксенофонт устроился сюда. Но и Ксенофонт пользовался отсутствием сигнализации каждый вечер, впуская подругу. Сторож здраво рассудил, что уж открыть дверь ради того, чтобы спастись, им сам бог велел.

Рука Ксенофонта скользнула по бедру. Он сообразил, что ключи остались в кармане брюк, а брюки — в сторожке где-то в конце темного коридора. Ксенофонт вспомнил, что прихватил с собой какую-то одежду. Он торопливо проверил мокрые тряпки, которые все еще сжимал в свободной руке. Ксенофонт не удалось установить на ощупь, какие именно части гардероба он спас, но ключей в них не обнаружилось.

Ксенофонт закусил губу и толкнул дверь плечом. Вода радостно, как показалось парню, загудела. Но дверь не поддалась.

— Помоги-ка мне, — бросил он подруге.

Уровень воды все повышался. Становилось все жарче и душнее, как в парилке. Вера уперлась руками в мокрую створку. Ксенофонт поднатужился и толкнул еще раз.

Дверь выломало из косяка вместе с петлями. Она вылетела из проема и с грохотом скатилась по ступенькам, словно чудовищная карикатура на санки. Вслед за ней кубарем выкатились два тела. Их вытолкнула не столько инерция от собственного толчка, сколько мощная струя воды, ударившая из проема.

Ксенофонт поднялся, дрожа. Несмотря на то, что по календарю все еще было лето, находиться ночью на улице в мокрой майке с комфортом для себя мог только «морж» — закаленный любитель зимних купаний. «Моржей» хватало в Новгороде, но Ксенофонт к ним не относился. Он глянул на одежду, которую так и держал в руке. Это оказалось Веркино платье и лифчик. Подруга уже встала с мокрого асфальта, от которого валил пар.

— На, оденься, — сказал Ксенофонт и протянул подруге одежду.

— А ты-то как пойдешь? — спросила Вера. — Может, хоть лифчиком срам прикроешь?

Ксенофонт хотел ответить, куда надо засунуть этот лифчик, но передумал. Он вспомнил, что ключи от ворот тоже остались в штанах, и, значит, придется перелезать через забор.