Раскладной стол и старые ящики. В конце сарая сквозь щели в двери сочится свет. Бун сел и огляделся. Из сарая все убрано — ни велосипедов, ни пустых бутылок, никаких следов чьего-то пребывания, если не считать усыпавших пол окурков. И никаких дежурных нянек.

С трудом поднялся на ноги и прошагал к двери, нерешительно толкнул, посмотрел, как она распахнулась, и встал на пороге, закрываясь от ослепительного света, от которого ломило в глазах и стучало в голове. Вышел из сарая. Пустая поляна, трава примята колесами машин. На тропинке ни души. Никто не окликнул, когда он направился к дороге. Постоял на раскаленном гудроне, раздумывая, где он находится, и пошел искать дорожный знак.

При виде стоящей посреди дороги грязной, неопрятной фигуры спешившая на еженедельную встречу в Миссии сестер милосердия, где дамы-благотворительницы за чашкой кофе обсуждали свои добрые деяния, мадам Арно сбавила скорость. Неодобрительно покачала головой. Просто возмутительно — теперь грязные небритые животные, такие, как этот тип, торчат повсюду, злоупотребляя доверием порядочных граждан, таких, как она. Правда, довольно молодой, заметила она, объезжая его и прибавляя скорости. Возмутительно.

Эрнест с Франсуазой угощали кофе и рогаликами помятых, невыспавшихся обитателей вестибюля. Группа гостей, одетая соответственно предстоящему жаркому дню, с любопытством разглядывала телохранителей Паркера и детективов, удивляясь, почему отель вдруг наводнили одетые по-городскому люди.

Склонившись над кофе, никто из них не заметил проковылявшую мимо окна и остановившуюся в дверях фигуру.

— Эй, Эрни. Пиво есть?

Эрнест, стремительно обернувшись на звук знакомого голоса, помчался через вестибюль. Обнял расплывшегося в улыбке дурно пахнущего парня, похлопывая руками, будто желая убедиться, что тот цел и невредим. Франсуаза залилась слезами, телохранители и детективы поспешно поставили чашки, Николь побежала за Саймоном и Хэмптоном Паркером. Из кабинета выскочила миссис Гиббонс и, приветливо помахивая хвостом, обнюхала босую грязную ногу Буна.

— Вот это да! — воскликнул Эрнест. — Ну и видик у тебя, юный Бун! По-моему, душ и что-нибудь поесть…

Старший детектив строго поднял руку с недоеденным рогаликом.

— У нас к молодому человеку много вопросов.

— Уверен, что это так, дорогой, — нахмурился Эрнест, — но дайте же бедняге прийти в себя. Сначала душ, ключи к разгадке потом.

Старший детектив щелкнул пальцами напарнику.

— Звони в Авиньон. Скажи, что он у нас. Могут начинать.

В сопровождении Николь и Саймона по лестнице взбежал Хэмптон Паркер. Улыбаясь во весь рот, положил руки Буну на плечи.

— Рад тебя видеть, сын. — Проглотил застрявший в горле комок. — Заставил нас немного поволноваться. Теперь о’кей?

— Как огурчик, — ухмыляясь, кивнул Бун.

— А теперь, — вмешался Эрнест, — не привести ли нам Буна в порядок и дать что-нибудь поесть?

— Само собой. — Хлопнув сына по спине, Паркер повернулся к Саймону. — Знаете, я ведь ничего не говорил матери. Напереживался за двоих. Думаю, надо ей позвонить, с вашего позволения. О, и еще хорошо бы позвонить Бобу Зиглеру. Кажется, он ночью беспокоился.

Саймон посмотрел на часы. В Нью-Йорке четыре утра.

— Позвольте мне, — улыбнулся он.

Следующие часы прошли в нудной беседе Буна с детективами. Саймон переводил. Детективы, видно, считали, что, если они как можно чаще будут задавать одни и те же вопросы, Бун в конце концов сообщит фамилии и адреса похитителей. Убежденные, что напали на сенсацию национальных масштабов, вновь появились репортеры из «Провансаль», фотографируя всех желающих им позировать. Находившиеся в вестибюле два недоумевающих американских гостя и деревенский почтальон любезно согласились предстать перед фотографом. Зиглер, к неудовольствию Саймона бодрствовавший, собирался обнародовать сообщение для печати, освещавшее его важную роль в благополучном возвращении жертвы похищения. Эрнест настаивал на организации праздничного ужина. Дядюшка Уильям, не упускавший возможности снискать расположение миллиардера, вызвался разукрасить меню. Саймону смертельно хотелось спать, и, когда Николь, вызволив его из рук детективов, отвела домой, он еле добрался до кровати и не раздеваясь уснул.

Спустя шесть часов, приняв душ и побрившись, он был удивительно бодр и даже весел, будто сон снял с него тяжелое бремя. Вытирая насухо волосы, он смотрел, как Николь надевает короткое черное платье, которое он раньше не видел. Застегивая молнию, поцеловал ее в загорелую спину.

— Означает ли это, что мне надо надеть галстук?

Николь подушила шею и запястья.

— Эрнест просил одеться получше. Он так мил. Хочет устроить Буну особенный вечер.

— Ладно, надену пиджак. Но никаких галстуков и определенно никаких носков.

— Разгильдяй.

Саймон не особенно возражал, когда Николь выбрала ему рубашку и легкий полотняный костюм и почистила ботинки, которые он последний раз надевал в Лондоне.

Она, оглядывая его, отошла назад. Голова склонена набок, лицо обрамляют светлые волосы, матовый шелк платья оттеняет загорелые обнаженные руки и ноги. Саймон в жизни не встречал женщины красивее. Может быть, я и разгильдяй, думал он, но везучий разгильдяй.

— Подходяще, — улыбнулся он.

Рука об руку они не спеша направились в отель, разговаривая о завтрашнем дне.

Увидев их из окна, мадам Бонетто подозвала мужа.

— Гляди-ка, англичанин-то в костюме.

Бонетто хмыкнул, удовлетворенно глядя на свои синие вылинявшие шорты.

— Приятно посмотреть на хорошо одетого мужчину.

На террасе накрыт отдельный стол на десятерых, украшенный низкими вазами с любимыми розами Эрнеста — белыми, с розовым оттенком. Свет свечей выхватывает из темноты блеск серебра и стекла, длинные зеленые горлышки бутылок с шампанским в ведерках между цветами. Нестройный лягушачий хор вокруг фонтана. Теплое небо над Любероном усеяно звездами.

Николь с Саймоном направили шаги к бару у бассейна, откуда раздавались взрывы смеха. Услышав перекрывавший другие голоса знакомый громкий голос, Саймон переложил сигары во внутренний карман пиджака. В баре главенствовал дядюшка Уильям.

— Я вижу, — изрекал он любезно улыбающемуся Хэмптону Паркеру, — широкие просторы Техаса, устремленные ввысь каньоны Нью-Йорка и деревенскую простоту этого прелестного уголка Прованса — потрясающий триптих. — Осушив стакан, протянул его бармену. — Когда ваш сынок высказал эту идею, я был моментально заинтригован, нет, глубоко увлечен. А теперь, увидев вашу голову…

— Мою голову? — удивленно переспросил Паркер.

— Неужели никто вам не говорил? Разительное сходство с одним из римских императоров. С Августом, если не ошибаюсь.