Вся Сирия ужаснулась при известии об усмирении ливанского бунта. Никогда египетское владычество не внушало такого страха, как в эту эпоху последнего своего торжества. Зато никогда сердца сирийцев не кипели такой враждой к торжествующему паше, никогда народные страсти не были сильнее взволнованы под покровом принужденного успокоения. Притом же сочувствие, обнаруженное бейрутскими консульствами и английскими кораблями к племенам ливанским, хотя и не воспрепятствовало успехам Мухаммеда Али, однако произвело большой моральный эффект, как признак нерасположения великих держав к бунтовавшему паше. Сирия, обманутая в 1839 г. после Незибского сражения в своих упованиях, стала с этого времени ждать своего освобождения от европейских держав. Пронесся слух, будто русский 50-тысячный корпус спускался чрез Эрзурум для изгнания египтян, при содействии английского флота с моря. Обнаружение подобных чувств во всей массе народонаселения имело особенное значение, когда предстояло великим державам окончательно приступить к решению задачи восточных дел.

В сих-то обстоятельствах был подписан в Лондоне знаменитый трактат 3(15) июля [1840 г.] между Россией, Австрией, Англией, Пруссией и Османской Портой. Вопреки сопротивлению Франции было решено между другими державами унять силой Мухаммеда Али и положить законные пределы его непомерному честолюбию. Трактат был основан на обязательстве, принятом союзными державами за год пред тем нотой 15 (27) июля [1839 г.]. Если несогласия и недоразумения замедлили исполнение сделанных тогда Порте предложений, зато в силу трактата было положено действовать без всякого отлагательства. Эта быстрота действий была лучшей порукой в успехе самого предприятия и в предупреждении европейской войны, которой угрожало отчуждение Франции от общего дела.

На основании Лондонского трактата делалось Мухаммеду Али предложение от Порты о потомственном обладании Египтом и пожизненном управлении Южной Сирией (Палестиной) по черте от Белого мыса (Рас ан-Накура) на Средиземном море до Тивериадского озера, с тем чтобы предложение это, поддержанное агентами великих держав, было принято пашой в течение десяти дней и были бы в этот десятидневный срок отданы предписания его войску очистить остальную Сирию, Адану, Кандию и Аравию при немедленной сдаче султанского флота.

В случае несогласия паши на это предложение Порта ограничивалась уступкой Египта в потомственное владение и давала паше еще десятидневный срок на принятие этого условия, предоставляя себе в случае вторичного отказа паши действовать по своему усмотрению после предварительного совещания с союзниками. Так как во всяком случае Северная Сирия возвращалась Порте, то еще в продолжение переговоров с пашой и прежде исхода положенных сроков военные действия могли открыться у берегов ливанских и прекращались сообщения морем между Сирией и Египтом. Что же касается до обычной угрозы Мухаммеда Али походом Ибрахима в Малую Азию, то в случае исполнения этой угрозы союзные державы постановили между собой условия о занятии их флотами Босфора и Дарданелл для прикрытия османской столицы, а корпус русских войск был готов из Одессы и Севастополя переплыть Черное море и идти навстречу Ибрахиму.

Известие о Лондонском трактате было доставлено в Сирию английским коммодором Непиром, который 1 августа неожиданно явился пред Бейрутом с четырьмя линейными кораблями и одним фрегатом. Коммодор надеялся своим появлением, обнародованием воли великих держав и призывом к народонаселениям во имя султана возжечь новое пламя бунта на Ливане, бросить в робость египетские войска и привлечь к себе полубригаду десантного войска султана, которая участвовала в ливанском походе, как мы уже видели, а за свои бесчинства в горах была уже отозвана Сулейман-пашой и расположена лагерем близ Бейрута на берегу моря. Английские корабли стали на шпринг по обеим сторонам этого лагеря и объявили, что султанское войско поступило под их покровительство с воспрещением египетским генералам отдалять от этого пункта турецких солдат.

Угрозы, внушения, прокламации — все было употреблено в виду войска и народонаселения в предзнаменование скорого открытия военных действий. Но все было всуе. Нельзя в этом случае не упрекать Непира в слишком опрометчивом и хлопотливом усердии для скорейшего исполнения Лондонского трактата. Во-первых, он хотел действовать на племена, подвластные султану, и на войско султана, не имея при себе ни одного сановника Порты, не предъявляя даже султанского фирмана в оправдание и в узаконение своих речей и действий. Во-вторых, он наудачу призывал к восстанию племена, еще недавно наказанные за свой бунт и обезоруженные, упуская из виду, что 30 тыс. египетского войска занимали горы или были готовы туда вступить, и не имея никаких материальных средств, чтобы с моря оказать горцам малейшее содействие, малейшую защиту. Что касается до султанских войск, слова и поступки коммодора послужили только к оправданию роли, которую в это время играл Мухаммед Али относительно экипажей изменнически задержанного им флота, — роли защитника ислама от злого умысла неверных. Хасан-паша, который командовал этим войском, с гордостью отверг заодно со своими офицерами услуги англичан и отказался от всяких сношений с ними.

Ни обещания, ни угрозы коммодора не могли быть поддержаны. Чрез несколько дней турецкое войско пред его глазами покинуло прибрежный лагерь, и, так как египетские генералы не могли положиться на верность этого войска, оно было направлено чрез Ливанские горы в Баальбек. Но всего более повредила успеху коммодора простая риторическая ошибка в употреблении эпитетов, свойственных гению арабского языка: в одной из прокламаций, которыми призывал он жителей к восстанию противу египтян, он обещался оказаться милосердным к городу Бейруту. В арабском неудачном переводе милосердие коммодора было выражено одним из девяти эпитетов, исключительно присвоенных Аллаху. Притязание это показалось богохульным мусульманскому народонаселению, и при всей ненависти к египтянам оно с сугубым фанатизмом стало чуждаться христиан даже тогда, когда они сулили ему освобождение.

Во весь август безуспешно длились попытки коммодора и оскорбительные его вызовы к египетским властям. Внук Мухаммеда Али был уже отозван в Египет при первом известии о происходившем в Бейруте. Сулейман-паша направлял всю свою деятельность к обузданию фанатических порывов мусульманской черни и даже войска египетского, озлобленного на христиан за восстание горцев и ныне оскорбленного в религиозном своем чувстве поведением англичан. К коммодору поспели еще два линейных корабля. Согласно со смыслом трактата сношения морем между Сирией и Египтом были прерваны, и транспорты, отправленные Мухаммедом Али к сирийской армии, делались призами.

При невозможности военных действий между флотом и армией коммодор, досадуя на свое бездействие, пытался подкупить Сулейман-пашу и от имени султана сулил ему миллионы и пожизненно любой пашалык[235]. Но старый наполеоновский офицер отверг все эти предложения. В предчувствии наступавшей борьбы в нем будто оживала пылкая ненависть к имени англичан с воспоминаниями удалой юности, проведенной во французских походах. Поступки коммодора повредили успеху предприятия. Непир владеет, без сомнения, великими военными дарованиями; но он не вникнул ни в положение края, ни в дух его жителей, ни в характер лиц; он не постиг тех политических соображений и видов человеколюбия, под знамением которых были приняты решения лондонских конференций и вне которых был бы неминуемо помрачен и самый вожделенный успех. Вместо спокойствия, подобающего предприятию, основанному на решениях четырех великих держав, в его последовательных неудачных попытках выказывалась внутренняя его досада за то, что не ему, не ему одному было предоставлено решить великий вопрос восточного дела, подобно тому как он решал счастливой дерзостью на Тахо судьбы Португалии за несколько лет перед тем.