Она была не одна!

Сириль медленно обернулась. Совсем близко, но не прикасаясь к ней, лежал Жюльен и смотрел на нее блестящими серыми глазами. Сириль подняла руку, в которой сжимала шприц, но его железная хватка ее остановила.

— Что ты делаешь, Лили?

Сириль показалось, что она вдруг стала героиней фильма ужасов. Время остановилось. Жюльен внимательно следил за ней в темноте, крепко сжимая руку, в которой она держала шприц.

— Чего вы от меня хотите? — испуганно спросила она.

Жюльен заставил ее выпустить шприц и осторожно подхватил его.

— Что ты собиралась сделать со мной? Давай сюда остальное.

Сириль повиновалась и передала ему коробочку со шприцами, которая тут же исчезла у него под футболкой.

Сириль снова запаниковала.

— Чего вы от меня хотите? — повторила она и повернулась к нему.

Теперь они лежали лицом друг к другу.

— Я просто хочу защитить тебя.

Сириль не хватало воздуха, ей нечем было дышать.

— Вы не выпили лекарство, которое я вам дала.

— Я выплюнул таблетки. Я боялся, что не смогу защитить тебя, если возникнут какие-нибудь проблемы.

Наступила тишина. Сириль казалось, что молодой человек говорит искренне. Возможно, это была правда, и спорить с ним было неблагоразумно. Жюльен выбросил шприцы в окно и включил лампочку над ними. Обстановка сразу стала менее напряженной, и Сириль почувствовала себя лучше. Но потом Жюльен сделал то, чего Сириль никак не ожидала: он погладил ее по щеке.

— Когда ты наконец поймешь, что я не собираюсь причинять тебе зло, Лили?

— Прекратите называть меня так!

— Разве тебя не так зовут?

— Откуда вы это знаете?

Сириль кусала губы, страшась слов, которые он сейчас произнесет.

— Ты сама мне сказала.

Он говорил спокойно, как будто это было самой очевидной вещью в мире.

— Когда? Как? Жюльен, я никому никогда об этом не говорила!

Впервые Жюльен улыбнулся.

— Я польщен.

— Когда я вам это рассказала?

— В Сент-Фе, когда я там находился, — ответил Жюльен.

Сириль продолжала кусать губы.

— Что именно я вам рассказала?

Жюльен перевернулся на спину и положил руку под голову. Сириль могла бы вскочить с постели и позвать на помощь, но не сделала этого. Она оцепенела от одной только мысли о той пропасти, которая вот-вот разверзнется у нее под ногами. Забыть лицо пациента — это пугало. Забыть, что она настолько доверилась ему, — это страшило. Другая она вступила в близкие отношения с этим молодым человеком с изломанной психикой. Это должно было быть записано где-то в ее мозгу, но где?

Она рассматривала профиль Жюльена, его длинные ресницы. Она хотела, чтобы он заговорил, и одновременно хотела, чтобы он молчал. Она сама не знала, чего хотела.

— Я не помню, как оказался в больнице, — начал Жюльен негромким голосом. — Должно быть, я был в паршивом состоянии. Первое, что я помню, — это трубку в горле, через которую в меня вливали какую-то густую и черную, будто нефть, жидкость, и то, что меня постоянно рвало. Потом я помню тебя. Я открыл глаза в тот момент, когда пребывал в черной дыре, и вдруг увидел тебя. Ты была совсем молодой, застенчивой и упорно пыталась это скрыть. — Жюльен улыбнулся, погрузившись в воспоминания. — Ты сказала: «Здравствуйте, я интерн и буду за вами ухаживать». Ты сказала это настолько мило и вежливо, настолько искренне смотрела на меня, что я почувствовал себя самым важным человеком в мире. Мне казалось, будто у тебя нет других пациентов, кроме меня. Что все свои знания, все умения ты направишь лишь на одно — вылечить меня. Когда чувствуешь себя полнейшим ничтожеством, достойным лишь смерти, когда понимаешь, что никто не будет волноваться, если ты не вернешься, потому что никто тебя не ждет… Такой взгляд придает желание жить. Это словно глоток воды, поданный измученному жаждой путнику в пустыне. Это спасает.

Сириль закрыла глаза, ничего не сказав.

— Другие врачи, с которыми я встречался, когда у тебя был выходной, никогда так на меня не смотрели. Точнее, они вообще на меня не смотрели. Они врывались в палату словно ураган, чтобы заполнить медицинскую карточку и быстренько меня опросить, не обращая внимания на мое депрессивное состояние. Они разговаривали быстро и громко, словно я был глухим. Они хотели, чтобы я приспособился к ним, в то время как мне так нужна была поддержка! Иногда они приходили по нескольку человек и дискутировали над моей головой, как будто меня здесь не было или я был мертв. А когда я пытался узнать, что они будут делать, какую терапию применять, чтобы избавить меня от кошмаров и приступов страхов, они делали вид, что интересуются мной, хотя на самом деле проявляли элементарную вежливость и хотели только побыстрее выйти из палаты.

Сириль по-прежнему молчала. Жюльен снова повернулся к ней. Уже очень давно он так много не говорил.

— Я не хотел, чтобы меня лечил кто-то, кроме тебя. И я решил, что со всеми остальными буду молчать.

— Правда?

— Господи, ты действительно ничего не помнишь!

Чувство надвигающейся опасности внезапно исчезло. Закрыв глаза, Сириль положила голову на согнутую в локте руку, но потом снова открыла глаза.

— Нет, ничего.

Но она лгала, говоря это. Она не помнила конкретных слов, фраз, сеансов терапии. Допустим… Но близость Жюльена Дома не была ей чужда. Они не прикасались друг к другу, но она слышала его дыхание, улавливала запах его тела, и ее это не отпугивало, у нее не было желания убежать. Все это было ей скорее знакомо…

— Итак, — сказала она, — во время этих сеансов психотерапии я вам доверилась?

— Мы виделись с десяток раз и с каждой встречей становились все ближе. Во время последних сеансов ты рассказала мне некоторые из своих грустных историй.

Сириль приподняла брови.

— Грустных?

— Да, о своей матери, интернате, карьере музыканта, о которой ты так мечтала… О том, что отец называл тебя Лили…

Жюльен, похоже, осознавал, до какой степени его слова трогали Сириль. Она легла на спину и закрыла глаза дрожащей рукой. Этот парень, лежавший рядом, был ей более близок, чем немногочисленные друзья. Поскольку если и было что-то, о чем она никому не рассказывала, так это о своем детстве.

Она не могла им гордиться, здесь нечем было похвастаться. И она никогда не работала над собой, чтобы научиться спокойно говорить на эту тему. Она все еще краснела при слове «интернат», а при упоминании о родителях готова была расплакаться. Что же касается музыки, то это была ее тайна, святая святых… Неужели они были настолько близки, что она раскрылась перед ним? Должно быть, он точно так же вел себя и с Мари-Жанной. Мари-Жанна… Сириль представила себе племянницу с повязкой на глазах, и весь ужас того, на что способен Жюльен Дома, нахлынул на нее. Она прикусила язык, чтобы ничего не сказать по этому поводу: она пребывала в невыгодной позиции для подобного разговора. Молодой человек был бомбой замедленного действия, и им следовало манипулировать с чрезвычайной осторожностью.