перед ней появилось доброе лицо настоятельницы, говорившей: религиозная жизнь – это жизнь, полная мучительных жертв, абсолютного повиновения, добровольного унижения.

Лотте казалось, что она поняла эти слова много лет назад, когда дала обеты, позволила остричь себе волосы, надела рясу. Но теперь они поразили её с новой силой. Вот какой оказалась её жертва, её повиновение, её унижение ради другого человека. Ради жизни другого человека. Неужели она могла оставаться монахиней, даже поступая как шлюха? Как ни поразительно – да. Она плеснула немного воды на кусочек мыла, принялась оттирать лицо и руки.

– Платье, – скомандовал охранник, и на этот раз она не медлила. Она стянула грязную робу и вымыла всё тело, провела полотенцем по рукам, животу, между ног.

– Волосы, – велел он, и она полила их водой из кувшина как могла, намылила их и ополоснула. Она знала, что должна быть благодарна за возможность вымыться, и решила, что будет благодарна.

– Хорошо, – сказал охранник, когда она закончила мыться и стояла перед ним, голая, дрожащая. – Иди сюда.

Лотта подошла к нему. Каждый шаг давался с трудом, потому что теперь её трясло не только от холода, но и от страха. Она так мало знала о том, что происходит между мужчиной и женщиной, но даже ей было ясно, что священный, полный любви союз мужа и жены совершенно не похож на то, что случится с ней.

– Ужас до чего ты отощала, – заметил он, проводя мозолистой рукой по её телу от плеча к бедру. – А была когда-то такая хорошенькая.

Лотта не знала, что ответить, и ничего не ответила. Другой рукой он обвил её шею и притянул к себе, заставляя его поцеловать. Его губы были твёрдыми и мясистыми, он проталкивал язык ей в рот с такой силой, что она с трудом пыталась не задохнуться. Внезапно он оттолкнул её и смерил раздражённым взглядом.

– Ты что, никогда не целовала мужчину?

– Нет, – просто, не задумываясь ответила Лотта. Охранник вновь пристально посмотрел на неё, выругался, а потом повернулся к ней спиной, стал доставать сигареты. Лотта неуверенно смотрела на него, чувствуя, что вызвала его неудовольствие. Ему неприятна её неопытность? Он ожидал найти здесь, в лагере, куртизанку? Она знала, что в других лагерях существуют бордели для охранников, и многих женщин для этих борделей привозят из Равенсбрюка.

Он зажёг сигарету и молча курил, пока Лотта ждала и дрожала. Она не успела как следует вытереться, и капли воды стекали по её телу. Наконец он повернулся, холодно посмотрел на неё.

– Врёшь. Как ты могла ни разу не целоваться? На вид тебе явно больше двадцати. – Его тон был обвиняющим. Лотта испугалась, что разозлит его ещё больше.

– Я… я раньше была монахиней, – нерешительно пробормотала она. – Я пришла в аббатство, когда мне было восемнадцать.

– Монахиней? – Охранник с изумлением взглянул на неё и вновь выругался. Он ещё долго курил и смотрел на неё, а она молча ждала, что случится дальше. Потом он внезапно бросил сигарету на пол, примял сапогом, повернулся к Лотте, схватил её за плечи и, вжавшись в её тело бёдрами, впился ей в губы с такой силой, что она едва не вскрикнула. Лотте закрыла глаза, когда он швырнул ее на кровать. Она слышала, как он возится с пряжкой ремня, а потом чудесным образом почувствовала, будто парит над комнатой. Это происходило не с ней. Она была высоко, высоко над этим миром, она парила, не чувствуя тяжести его тела, его прерывистого дыхания, острой пронзающей боли…

Спустя вечность, хотя, конечно, всего несколько минут, он скатился с неё на кровать. Лотте казалось, что она возвращается в своё тело, её душа снова занимает эту изломанную оболочку. Она чувствовала слабость, липкость, боль. Она не шевелилась, потому что не знала, можно ли.

Он судорожно вздохнул, глядя в потолок.

– Знаешь, до всего этого я ведь не был плохим человеком, – сказал он и посмотрел на неё. Помедлив, Лотта повернула голову и увидела в его глазах бесконечную тоску. – Не был, – сказал он снова.

Она колебалась, не зная, что ответить.

– Как ваше имя? – наконец спросила она, и он приоткрыл рот от удивления.

– Оскар, – ответил он какое-то время спустя, и его голос дрожал. Лотте показалось, что он может расплакаться, но его глаза тут же снова наполнились ледяной яростью. Он скатился с кровати, схватил изорванную робу Лотты и швырнул в неё.

– Убирайся, – холодно пробормотал он.

Когда Лотта вернулась в барак, несколько женщин посмотрели на неё, сузив глаза.

– Почему у тебя мокрые волосы? – задала вопрос одна из них, и у Лотты не нашлось ответа.

– С Биргит всё в порядке? – спросила Магда, и Лотта кивнула.

– Да, её распорядились положить в больницу.

Женщина, спросившая насчёт волос, поджала губы.

На следующий день сразу после ужина Лотте удалось незаметно покинуть барак и пробраться в лазарет. У двери её, как она и ожидала, развернули и велели идти обратно, но ей нужно было прояснить ситуацию.

– Пожалуйста, скажите, моя сестра здесь? Заключённая 66482? Её принёс вчера вечером один из охранников. Он обещал, что её начнут лечить…

Медсестра нахмурилась, уже собираясь закрывать дверь, но вдруг посмотрела на Лотту.

– Да, думаю, я поняла, о ком речь. Она здесь.

– Её кашель прошёл? – В груди Лотты разлилось горячее облегчение. Биргит в безопасности, она поправится. Всё будет хорошо.

– Я-то откуда знаю? – пробурчала медсестра и захлопнула дверь.

Вечером, когда Лотта молилась с остальными, надзирательница внезапно выкрикнула её имя и указала большим пальцем на дверь.

– Тебя вызывают, – сказала она, и все женщины в комнате поняли, что это значит, и застыли, глядя на Лотту. Она поднялась с колен и на неверных ногах вышла из комнаты. Вслед ей послышалось шипение.

Опять? Так скоро? – ошарашенно думала она, направляясь к анклаву охранников, думая, могут ли её остановить, избить, даже застрелить. Заходить на эту территорию заключённым не дозволялось, но, видимо, правила были другими для таких женщин, как она. Несколько охранников, шатавшихся вокруг, посмотрели на неё, но ничего не сказали.

Оскар – могла ли она думать о нём как об Оскаре, как о человеке, которого знала? – ждал её возле барака, скрестив руки, и вид у него был нетерпеливый. Лотта застыла перед ним, не уверенная, как его приветствовать. Ей хотелось спросить, сколько это будет продолжаться, но она понимала, что не посмеет задать этот вопрос, и к тому же, кажется, уже знала ответ. Столько, сколько он захочет.

Он молчал, заходя в барак, и она побрела за ним, отчаянно надеясь, что сегодня ощутит то же