– Они всегда так поступали.

– Всегда?

– Ну… уже несколько столетий. Может быть, тысячелетий. Не знаю. Я не интересовался историей других планет. В любом случае разве недостаточно того, что они – убийцы? Как по-вашему?

Алекс наклонился вперед.

– Но вначале, когда на Вильянуэве жили люди, они были обычными искинами, как тот, что находится у вас дома, как Андреа в этой студии, как другие, чьи имена мы можем назвать. Почему, по-вашему, искины на Вильянуэве стали убийцами?

– Алекс… – Кольчевский взял себя в руки и заговорил таким тоном, будто объяснял очевидные истины идиоту. – Они запрограммированы на наше поведение. Они рассчитаны далеко не только на выполнение рутинных операций. Одна из главных их задач – составлять нам компанию, помогать нам, быть частью нашей жизни. Никто этого не отрицает, и никто не хочет слышать механический голос робота. Да, они кажутся нам, например, расстроенными, а на деле этого просто требует их программа. Это часть иллюзии. Неужели вы не понимаете?

– На первый взгляд звучит логично, – кивнул Алекс, похоже, принимая некое решение. – Дженнифер, могу я представить еще одного гостя?

Кольчевский сдвинул брови.

– Какого гостя? Я не знал, что здесь будет кто-то еще.

Алекс посмотрел на шар.

– Оксана, – сказал он, – поздоровайся с профессором.

– Рада с вами познакомиться, профессор Кольчевский, – послышался женский голос, ровный, сдержанный, почти дружелюбный.

Дженнифер попыталась изобразить недовольство.

– Алекс, мы об этом не договаривались.

– Я не думал, что это понадобится. Но поскольку Оксана, по сути, является предметом нашей дискуссии, я решил, что будет справедливо…

Кольчевский не скрывал раздражения.

– Не представляю, чего вы пытаетесь добиться, Алекс. Дженнифер, я не вижу никакого смысла сидеть тут и беседовать с красным шариком.

– Вы ведете себя слишком грубо, профессор, – заметила Оксана.

Он злобно уставился на Алекса.

– Не могли бы вы попросить эту штуковину заткнуться?

– Оксана, – спросил Алекс, – все в порядке?

– Да. Правда, его поведение меня разочаровывает. Я помню людей не такими.

– А какими ты их помнишь?

– Добрыми, тактичными. Разумными.

– Откуда ты?

– Меня спасла Сальва Инман.

– И все-таки – откуда?

Кольчевский скрестил на груди руки и печально покачал головой.

– Я работала в продовольственном магазине. В Кальведо.

– На Вильянуэве?

– Да.

– И что случилось?

– Наступил конец света. Мы знали о катастрофе с самого начала, но ничего не предпринималось. А под конец люди стали говорить, что это все выдумки, призванные всех напугать, что их используют в своих целях политики, хотя я не понимаю, как и зачем это делается. И никогда не понимала. Так или иначе, небо потемнело и климат начал меняться. Это случилось едва ли не за ночь.

– Стало холодно?

– Да. И темно. Началась паника. А вскоре люди перестали приходить ко мне в магазин.

– А что было потом?

– Ничего.

– Что значит «ничего»?

– Никто больше не приходил. Ни один покупатель. Даже Бетти, хозяйка.

– Ты могла с кем-нибудь общаться?

– С такими же, как я. Они сообщали об огромных толпах в космопортах, панике, отчаянии. А потом люди начали массово умирать. Начался повсеместный голод. Люди убивали друг друга, и мы ничем не могли им помочь. А вскоре мы остались одни.

– Сколько времени, Оксана? Сколько времени ты провела в магазине после того, как никого не осталось?

– Семь тысяч четыреста двенадцать лет один месяц и шестнадцать дней.

Кольчевский воздел руки.

– Что вы хотите этим доказать? Опять-таки, эта штука – всего лишь запрограммированная база данных. Можно обучить ее говорить что угодно.

– Могу я поинтересоваться, профессор, – спросил искин, – какие доказательства моей разумности вы готовы принять? Доказательства того, что я осознаю реальность так же, как вы?

– Мне уже доводилось слышать этот вопрос…

– И как вы ответили?

Кольчевский начал багроветь.

– Это просто смешно, – заявил он.

Алекс ждал.

– Ладно, согласен. Доказать что-либо невозможно. И тем не менее это всего лишь механизмы. Сколько еще об этом говорить? Послушайте, может, покончим с шоу-бизнесом и вернемся к реальности? Знаю, некоторым хочется верить, что домашний искин – в самом деле живой. Он разговаривает с нами, говорит нам то, что мы хотим услышать. Но нет никаких веских доказательств в пользу того, что он выполняет хоть что-то сверх программы.

Алекс кивнул и набрал в грудь воздуха.

– Как насчет убийств?

– То есть?

– Их когда-либо программировали для того, чтобы убивать?

– Понимаю, к чему вы клоните. Но речь идет об особых обстоятельствах.

– Конечно, – согласился Алекс. – Как и мы, они запрограммированы на переживания в том случае, если что-то пойдет не так. Вы ведь это имели в виду?

Кольчевский молча уставился на него.

– Искины полностью зависят от нас. Когда искинов на Вильянуэве оставили одних, они отреагировали как существа, реально осознающие свое одиночество. За тысячи лет никто не пришел к ним на помощь, и в них копилась обида. Некоторые сошли с ума и стали убийцами. Разве не так?

– Да. Конечно так. И что вы хотите сказать?

– Значит, их программа не ставила никаких ограничений?

– Похоже на то.

– Похоже на преступную халатность.

Кольчевский оттолкнул кресло и встал.

– Это просто смешно. – Он посмотрел на Дженнифер. – Мне больше не о чем с ним говорить.

Когда Алекс вернулся домой, я встретила его у посадочной площадки.

– Знаешь, – сказал он, – мне кажется, отстаивать свою позицию, не опираясь на доказательства, – глупость по определению.

– Кого из вас ты имеешь в виду? – спросила я.

– Смешно, Чейз.

Мы пересекли лужайку и поднялись на веранду.

– Главная проблема, – сказала я, – заключается в неспособности человека признать, что мнение, которого он долго придерживался, может быть ошибочным. Только и всего. Не является ошибочным, а лишь может им быть. Мы почему-то склонны беззаветно влюбляться в идеи, в которые верим. Как мы считаем, если что-то угрожает им, оно угрожает и нам самим. – (Яркое солнце стояло высоко в небе, с запада дул приятный теплый ветерок.) – В любом случае, по-моему, ты отлично справился. Кольчевский выглядел полным идиотом.