шоколадного шарика. «Назначение такой структуры — перераспределение тяжести тела, и она более хрупкая». Именно такие кости могут ломаться при падении. Из-за более ускоренной сменяемости клеток в них — полное обновление за пять лет — яд входит в них быстрее, чем в плотные кости. Тем не менее, как сказала Сью, «очень-очень маловероятно, чтобы в ячеистой кости можно было определить яд, примененный всего за неделю-две до смерти».

Если яд применили раньше, то вероятность выделить его выше, так как он успел бы распределиться по активной поверхности всего скелета, не задержавшись в отдельной кости, на отдельном участке. Клиническое состояние может проявляться и в костях, продолжила она, но «ввиду медленной сменяемости клеток в кости такое состояние должно быть длительным, хроническим». По мнению Сью, кости Отто вряд ли дали бы ответ, особенно в случае одноразового отравления незадолго до смерти. Если небольшое количество яда использовалось длительное время, месяцы или годы, то что-то можно было бы найти, но и это под сомнением.

Больше пользы было бы от волос и ногтей Отто. «Там химическая информация откладывается постоянно, по мере роста тканей, даже за период в две недели». Но и тогда информация оказалась бы весьма ограниченной.

Сколько волос или ногтей нужно для внятного анализа? Ниам ответила, что с этим вопросом надо обращаться к токсикологу. Ее дело — сбор образцов для дальнейшего анализа специалистом. Если бы она искала в ногтевой ткани конкретный химический элемент, то ей потребовался бы весь ноготь, потому что в случае смерти вскоре после отравления ее бы интересовала продолжающая расти часть ногтя. «Если речь о волосах, то нужны кусочки ближе к скальпу по той же самой причине: там откладываются химические вещества».

Хорошая новость состояла в том, что ей не потребовалось бы десять ногтей или целый клок волос. Хватило бы светлого полукружья из основания ногтя, «там и отложился бы яд».

«Если Отто Вехтера убил яд, — подытожила Сью, — примененный одноразово за пару недель до смерти, то единственный шанс — это волосы или ногти, если они сохранились». Кость мало что добавила бы, предупредила она.

Сью сочла важным поставить до начала эксгумации еще один вопрос. В деле задействованы две стороны: сам покойный и те, к кому его эксгумация имеет непосредственное отношение, в особенности семья. По мнению некоторых, акт эксгумации нарушает покой останков и не должен производиться без достаточных оснований. Для тех, кого это затрагивает — друзей, родни, — существует ряд важных факторов и вопросов. Нужно ли заключение, и если да, то кому? Идет ли речь о разрешении некой загадки, которое приведет к привлечению кого-то к ответственности? Позволит ли эксгумация завершить что-то? Хотел бы этого сам эксгумируемый? Следует ли учесть, что одна эксгумация уже имела место десятилетия назад?

Я пообещал задать все эти вопросы Хорсту.

Сью и Ниам дали ясно понять, что не примут участия в каком-либо исследовании или эксгумации, пока не будут выполнены все юридические требования. Им нужно знать, что эксгумация проводится по достаточным и законным причинам и что родные покойного согласятся с ее результатом, каким бы он ни оказался.

— В связи с этим я хотела бы сперва узнать о судебно-медицинском значении эксгумации, для кого и в каких целях она будет произведена, — сказала Сью. — Ведь будут юридические последствия.

Ее предварительный вывод был ясным:

— В случае тифа или лептоспироза остатки скелета вряд ли позволят диагностировать то или другое как причину смерти Отто Вехтера. Ввиду описанных вами фактов будет крайне трудно, а то и вовсе невозможно подтвердить такой диагноз или факт отравления только по остаткам скелета.

Поэтому она предложила мне поискать специалиста по болезням печени.

48. Лусид

Пока я раздумывал о шансах получить полезный результат от эксгумации Отто, Марко Шротт переваривал известие о родстве своего единоутробного брата с Томасом Лусидом. Он предложил познакомить меня с Виктором Уильямсом, сыном Томаса Лусида, женившимся на Энрике и ставшим зятем Карла Хасса.

Я поехал в Женеву знакомиться с Виктором. Он — химиктехнолог, выпускник Римского университета с докторской степенью, большую часть жизни проработавший в компании «Дюпон». Ныне он на пенсии; он пригласил меня в чистую уютную квартиру, в которой прожил много лет с Энрикой. Мы сидели вдвоем на широком белом диване в гостиной; на низком кофейном столике перед нами стояла ваза с красными и белыми цветами, одна красная свеча, два больших стакана с водой и пепельница, которой он пользовался в течение разговора. На нем был удобный темный свитер, сам он оказался невысоким бородатым крепышом с седой шевелюрой. Живые внимательные глаза смотрели из-под очков без оправы. Этот человек явно следил за своим внешним видом. Он внимательно слушал меня, не пропуская деталей, тщательно подбирал слова в ответ. Он показался мне похожим на итальянского писателя Примо Леви. Мне понравился этот человек.

Он поделился со мной своей историей. С Энрикой Джустини он познакомился еще семилетним, в школе; она была на три года моложе его. Это случилось в 1953 году близ озера Альбано через четыре года после приезда и смерти Отто. Его отчим Фалко Шротт имел бар и ресторан с дансингом, неподалеку оттуда жила семья Хасса. Обе семьи были немецкоговорящими, поэтому дети оказались в одной компании. «Мы вместе росли, плавали в озере, танцевали». Энрика обручилась с другом Виктора, но в 19 лет, в 1966 году, он признался ей в любви. Через восемь лет они поженились, еще через пять лет, в 1979 году, родился их единственный ребенок, сын.

Анджела и Карл Хассы стали его тещей и тестем. Анджела была из хорошей семьи, из Пармы. Карл — крупный, рослый, сильный, совсем не теплый, не дружелюбный. «У него была странная манера показывать свое одобрение, он был немногословным, — продолжал Виктор, заботясь о четкости своего объяснения. — С ним было нелегко, он был довольно замкнутым, никогда не рассказывал о своем прошлом». Но любил выпить и порой после нескольких рюмок кое-что все же рассказывал. Однажды — Виктор не мог вспомнить, когда именно, — он узнал о прошлом своего тестя, бывшего майора СС. Но без подробностей и, конечно, без упоминаний зверств.

Виктор знал своего тестя больше сорока лет к тому моменту, когда больше узнал о его прошлом. (У него имелась фотография Карла и Анджелы с дочерью Энрикой, снятая в начале 50-х, до того как он с ними познакомился.) Вся история всплыла только в 1995 году после ареста в Аргентине Эриха Прибке