Велу и Ольгу, красивых девушек, забавлял их новый учитель. Он был раскован, двигался, будто скелета у него не было, жал руку, словно его пальцы были из воска. Одевался почти элегантно, правда, никогда не носил полный костюм — пиджак от одного и брюки от другого. Когда он болел, Нора не могла уговорить его умыться или побриться, поэтому однажды, когда Вела Близнакова пришла навестить их, Нора попросила ее сказать ему об этом, думая, что ее прелестное личико устыдит его. Джойс дал Веле слово бриться и мыться еще за день до уроков и даже временами держал его. На занятиях с сестрами Близнаковыми Джойс говорил об английской и итальянской литературе, а порой переходил к политике, в особенности ирландской. Ирландия пожирает своих детей, говорил он. Иногда Джойс привозил рукопись «Улисса» и читал им по нескольку страниц, но пропускал предложения или целые абзацы, говоря: «Это не для девочек». Таким образом, историю цензуры романа начал сам автор.

Между тем всегдашние проблемы вновь поднимают головы. Даже гранта КЛФ вкупе с платой за частные уроки оказывается мало, и Джойсу приходится искать новую работу. Несколько попыток срывается. Но в конце 1915 года в Цюрихе появляется венский антрополог, профессор Зигмунд Файльбоген. Чтобы популяризовать свои идеи о человеческой общности, на деньги какого-то американского фонда он собрался издавать двуязычный англо-немецкий журнал «Интернэшнл ревью». Джойс был нужен Файльбогену как переводчик, но заинтересовал его и сам по себе. Получив первую рукопись, издатель разговорился с этим худым и жестким человеком, говорившим скупо и резко, замкнутым и неохотно отвечающим. Но разговор перешел на любимого обоими Ибсена, и Джойс стал горячо доказывать превосходство норвежца над Шекспиром, чем разрушил облик угрюмого меланхолика. Файльбоген был покорен, и Джойс несколько месяцев проработал на журнал, делая безупречные переводы, разве что по рассеянности упуская фразу или абзац. Однако журнал был обречен: в нем слишком часто развенчивались жуткие истории о военных зверствах обеих сторон и анализировались проблемы поведения человека на войне, чей бы флаг он при этом ни защищал. Немцы, кстати, позволили свободное распространение журнала на территории Германии, а вот английские и американские власти сочли его враждебной агитацией, и меньше чем через год журнал закрылся. Однако Джойс по-прежнему часто встречался с Файльбогеном, который ему нравился, и другим издателем, поэтом Феликсом Бераном.

В Швейцарии Джойс старался оставаться вне политики, неохотно говорил о войне, соглашаясь с Йетсом: «Наверное, в такие времена / Поэту лучше просто помолчать». Но порой он изменял мудрому правилу. Оттокаро Вайс обсуждал при нем теорию Фрейда, что юмор — способ разума находить краткий путь для высвобождения подавленного чувства, Джойс весело ответил: «Ну, это неверно хотя бы в одном случае». И тут он пересказал историю, услышанную от своего отца, об ирландском солдате Бакли и русском генерале, которая упомянута в «Улиссе» и пронизывает «Поминки по Финнегану». Бакли во время Крымской войны взял на мушку русского генерала, но когда он разглядел его золотые эполеты и дивные ордена, то не смог выстрелить. Собравшись с силами, он вскинул ружье, но именно тут генерал спустил штаны и уселся облегчиться. Противник в таком беспомощном положении снова обескуражил Бакли. Но когда генерал приготовился завершить дело комком мягкого торфа, Бакли потерял все уважение к нему и выстрелил. Вайсу это не показалось смешным, но Джойс рассказывал случай друзьям, убеждая, что это своего рода архетип. Когда он работал над «Поминками…» и пересказал анекдот Беккету, тот счел его еще одним оскорблением Ирландии. Джойса это и убедило: он налег на эпизод и в конечном счете сделал Бакли, оскорбленного как раз недолжным использованием торфа, дорогого каждому жителю Эрина, воплощением простого ирландца, не сробевшего перед имперским величием.

Война не оставляла его в покое и тут. В конце 1915 года его друг Вайс был призван в армию, и до самого перемирия они не виделись. Случились и более трагические события. Восстание в Дублине на Пасху 1916 года было коротким, но кровавым. Посадить на ирландский трон принца Йоахима Прусского не удалось, поддержка немцев и ирландцев-военнопленных, на которую рассчитывал один из руководителей восстания сэр Роджер Кейзмент, провалилась. Немецкий транспорт с оружием и боеприпасами перехватили англичане, а Кейзмент, мчавшийся в Дублин с целью задержать восстание, был арестован разведкой. Позже его лишили титула и повесили по приговору суда. Вряд ли Джойса особенно потрясла казнь Патрика Пирса, поэта, лидера «Ирландских добровольцев» и его первого учителя гэльского — он не любил его как человека. Но вот известие о нелепой смерти Фрэнсиса Шихи-Скеффингтона, с которым они публиковали «День толпы» в 1902-м, было вынести намного тяжелее.

Джойс горестно следил за событиями — восстание он считал совершенно бесполезным, но и положение страны было недопустимым. Отношение к Ирландии стало еще сложнее. Когда англичанам пришлось отказаться от мобилизации в Ирландии, он говорил друзьям: «Erin go bragh!»[99] — и предсказывал, что когда-нибудь он и Джорджо вернутся и наденут «шэм-рок» — эмблему свободной Ирландии. Но пришел спад, и когда его спросили, верит ли он в появление независимого государства, Джойс ответил: «Чтобы я мог объявить себя его первым врагом?» Неужели он не хочет умереть в Ирландии? Джойс ответил и на это: «Пусть лучше Ирландия умрет за меня». Мучимый горем и злостью, он отказался от предложения редактора газеты «Журналь де Женев» Фанни Гильерме написать об ирландских событиях под нелепым предлогом: «Je n’écris jamais d’articles»[100].

В сентябре 1916 года Томас Кеттл, муж Мэри Шихи, был убит в бою, находясь в британской армии во Франции. Он пошел добровольцем, решив, что Ирландия за помощь в войне получит от Англии свободу. Джойс сразу пишет миссис Кеттл странно официальное — ведь они были знакомы много лет — письмо с соболезнованием:

«Зеефельдштрассе, 54, Цюрих, Швейцария.

Уважаемая госпожа Кеттл,

сегодня утром с глубоким сожалением я прочитал в „Таймс“, что мой давний школьный друг и однокурсник лейтенант Кеттл был убит в бою. Я надеюсь, что вы не сочтете это вмешательством в ваше горе и примете от меня слова искреннего соболезнования. Я помню с благодарностью его доброжелательность и любезное дружелюбие, когда я семь лет назад был в Ирландии. Могу ли я просить вас также передать вашим сестрам (адреса которых я не знаю) мое сочувствие потерям, понесенным ими? Я горевал, узнав, что так много несчастий выпало вашей семье в эти черные дни. Поверьте, дорогая миссис Кеттл, что я остаюсь искренне вашим Джеймсом Джойсом 25 сентября 16 г.».

Но Джойс писал не только эти письма. Больше всего сил уходило на три проблемы. Первой оставались «Дублинцы». За весь 1914 год Ричардс продал 499 экземпляров. Джойс возлагал большие надежды на увеличение дохода от книги и тормошил Пинкера получить отчет о продажах. Но по нему выходило, что в первые шесть месяцев 1915 года было продано только 26 экземпляров, в следующие шесть месяцев еще меньше, а в последние полгода только семь. Джойсу оставалась лишь слава — до денег было по-прежнему далеко.