пора, мам, засек местечко на стоянке. Держись, всего тебе клевого!

Отключился.

* * *

Она повернула ключ зажигания и пристегнулась, Чарли флегматично взирал на нее из дома, заняв свое место на подоконнике. Когда Мэри выкатилась задом на дорогу и двинулась с холма вниз, сердце у нее колотилось вовсю. Это был самый рискованный и бунтарский поступок в ее жизни. Дело не в том, что она забыла, как водить машину, или ей грозило попасть в аварию. За все свои восемьдесят шесть лет она ни разу не нарушала закон сознательно. К счастью, она понятия не имела, сколько скрытых камер развешено вдоль дорог между Лики и Борнвиллом, а потому пребывала в счастливой иллюзии, что едет незамеченной. С первой скорости она быстро перешла на четвертую и, с наслаждением ощущая под рукой переключатель скоростей и мощный рывок ускорения, подкатилась к круговой развязке. По Бристол-роуд, где скоростное ограничение было в основном до тридцати миль в час, она разогналась до пятидесяти. Мэри петляла между автомобилями, что ехали медленнее, ведомые водителями помоложе. Ни навыков не растеряла она никаких, ни бдительности. Почувствовала, как что-то возвращается к ней – какая-то глубинная составляющая ее самоопределения, затерявшаяся в последние полтора года.

Миссис Хассан жила на Акейша-роуд. Мэри точно знала, где это. Остановилась ярдах в двадцати от нужного дома и некоторое время посидела в машине, успокаиваясь, давая адреналиновой горячке улечься. День клонился к вечеру, и улица пропиталась упоительным, добрым и радушным светом. Много лет прошло с тех пор, когда она бывала в Борнвилле, и Мэри едва не забыла, до чего он зелен, какой это уютный зеленый островок едва ли не в самом центре Бирмингема. Улицу щедро украсили флажками и гирляндами, и почти во всех садиках перед домами сидели семьи – ели и пили за импровизированными столами, но общий дух был не то чтобы развеселый. Кто-то вынес в сад колонку и крутил хиты 1940-х – Гленна Миллера, Томми Дорси[100] и тому подобное. Кто-то из мужчин надел боевое облачение того времени, включая фуражку и брезентовые гамаши. Мэри сочла это довольно-таки диковатым, но каждому свое. Направилась прямиком в садик миссис Хассан и определила, что хозяйка – наверняка вот та привлекательная темноволосая женщина, сидевшая между мужем и двумя слегка смущенными мальчишками-подростками, которые вяло подъедали самосы с тарелки.

– Здравствуйте, – сказала Мэри. – Я Мэри Агнетт.

Миссис Хассан, зримо ошарашенная, встала и отерла руки о передник с надписью “Обходись и штопай”, который повязан был поверх красочного ярко-желто-синего сари.

– Миссис Агнетт! Мы вас сегодня не ждали. Конечно же, это чудесно, что вы приехали, но, кажется, я объяснила по телефону…

– Да, я знаю это все, – сказала Мэри. – Но мне надо было приехать. Я просто уверена была… что сегодня хочу быть здесь.

– Ну да, не сомневаюсь, что у вас уйма воспоминаний связано с этим местом и этим днем. – Миссис Хассан обратилась к сыновьям: – Дети, эта дама была здесь – на этом самом месте – в первый День победы, семьдесят пять лет назад. Сколько вам тогда было, миссис Агнетт?

– Семь.

Мальчики забубнили, выказывая вежливый интерес, а миссис Хассан продолжила извиняться:

– Мне ужасно неловко, что мы вам и предложить ничего особенного не можем. Конечно, тогда, в 1945-м, никакого общественного кризиса здравоохранения не было…

– Ой, не волнуйтесь, – сказала Мэри. – Я просто хотела приехать и познакомиться, глянуть еще раз на старую деревню. Здесь мало что изменилось, это точно. Потом собиралась заехать посмотреть на мой прежний дом.

– А, да, на Бёрч-роуд, верно? Дом двенадцать? – Она повернулась к мужу. – Помнишь, кто там сейчас живет?

– Да-да, конечно. Там живут мистер и миссис Назари.

– Точно. Приехали из Ирана несколько лет назад – беженцами, ну вы понимаете. Обустроились очень хорошо. Очень милая пара. Вам правда стоит зайти поздороваться. Они будут счастливы с вами познакомиться.

– Ну, – неуверенно сказала Мэри, – может, потом. Думаю, я сперва пройдусь до зеленой площади. Рада была познакомиться!

Поход к площади занял одну-две минуты, но все равно оказался утомительным. Мэри с радостью добралась до скамейки и, усевшись, стала смотреть, как играют, смеются и танцуют на траве в солнечном свете дети и взрослые. Все было очень покойно. Внезапно Мэри почувствовала себя здесь счастливой, глубоко по-домашнему. Справа от нее был борнвиллский карильон, установленный на каменной колоколенке на северо-западном углу башни деревенской школы. Впереди тянулся ряд лавок, столь памятных ей, а дальше высилась махина шоколадной фабрики – красный кирпич придавал ей вид безобидный и жизнеутверждающий. Не хватало этой сцене одного – возможности поделиться ею с кем-нибудь. О чем бы говорили они с Джеффри, сиди он сейчас рядом с ней? Возможно, ни о чем. Наслаждались бы вечером в уютном, компанейском безмолвии. А сыновья? Мартин? Он бы, завидев Фабрику, наверняка разворчался. Начал бы рассуждать, что “Кэдбери” теперь не та, после того как какая-то американская компания выкупила ее несколько лет назад, – тогда-то он и уволился в знак протеста – и что большинство батончиков теперь тут и не делают вообще. Где же их теперь делают? Где-то в Восточной Европе, в Польше, или в Венгрии, или где-то еще. До чего странное положение. Зачем делать шоколадные батончики в Польше и потом везти их обратно в Англию? Бессмыслица. Остальная Фабрика теперь стала вроде как парком развлечений – “Мир Кэдбери” называется. Мэри побывала там разок, много лет назад, с Джеком и Эндж, когда их дети были маленькие. Детям понравилось, а Мэри чувствовала себя по-дурацки, пока ее в маленькой машинке под названием “Бинмобиль” катали по разным зонам парка с их искусственными пейзажами и спецэффектами. Мэри помнила, как подумала: хорошо, что ее отец не дожил и не видит всего этого, – а затем Джулиэн накупил в магазине чересчур много шоколада, и в машине по пути домой его стошнило. Джек отнесся к этому легко, как легко относился ко всему вообще. Если бы сейчас с Мэри сидел Джек, он бы, наверное, отыскал насчет чего пошутить. Иногда его оптимизм бодрил ее, а иногда действовал на нервы. Мартин по сравнению с Джеком был таким угрюмым, но в том, что происходит с миром, она больше доверяла его объяснениям. Ему не нравилось, куда все катится, и она подозревала, что он прав. Как удалось ей вырастить двух таких разных мальчишек? А еще есть Питер. До чего славно было б сидеть здесь с Питером, рядышком на скамейке, держать его под руку. Он задавал бы нескончаемые вопросы о ее детстве, о давних днях, и сегодня она в кои веки была в подходящем настроении для таких разговоров.

Долго сидела она у зеленой