Тут же ко мне подошла пожилая медсестра, спросила:

— Могу я вам помочь?

— Мне надо поговорить с Робертом Фордом.

Несомненно, стетоскоп совершает чудеса! Без лишних вопросов она покопалась в папках на столике.

— Вероятно, его бумаги вместе с телом отправили к патологоанатому, — сказала она наконец.

Не может быть такого!

— А вы не могли бы еще раз проверить? — кивнул я на монитор.

Медсестра ввела его имя в компьютер. Экран моргнул. Из-за плеча женщины я прочитал то, что появилось черным на зеленом фоне. Я глядел на эту запись и не верил своим глазам: «Передано в морг… Холодильная камера».

— Вот, — вздохнула она. — Он внизу, в холодильнике.

Итак, из-за моих промашек отец был мертв, и у меня осталось всего три часа до того момента, когда Радо явится за Энни и проделает с ней некую дикую жестокость, которую я даже не мог себе представить. А мое единственное оружие — доказательство вины Дэвиса — обратилось в золу.

Теперь мне следовало сделать выбор: отдать душу Дэвису — или отдать свою возлюбленную Радомиру. Если даже нам с Энни удастся затихариться от балканского психопата, рано или поздно Генри узнает, что Энни так и осталась на моей стороне, и тогда использует ее против меня как средство давления. От Генри Дэвиса трудно было что-то надолго утаить.

Два человека желали моей смерти — или готовили мне столько мучений, что смерть показалась бы благом. У отца была такая роскошь, как отсутствие жесткого выбора, он сумел с честью уйти из жизни, до конца оставшись мучеником за других. Но если я попытаюсь сделать то же самое, пострадаю не только я, но и Энни, а она — единственное, что у меня осталось.

Выбор был просто невозможен. Я видел лишь один выход, и я собирался следовать ему с холодной, бесчувственной решимостью. Если уж все честные люди вокруг — сплошь преступники, то, может быть, только преступники и честны? Отец меня покинул — но он оставил мне ответ. Я передам себя в руки убийц в надежде, что сумею прорваться, разведя их обоих.

Скрывшись из больницы, я первым делом заехал в «Белый орел» — в тот клуб, где Мирослав с Александером регулярно вершили свои расправы.

Черный «мерседес» припарковался в двух кварталах от этого красивого здания, где некогда размещалось посольство. По изогнутым ступеням я поднялся к парадной двери. Тучные мужчины в элегантных костюмах тут же заступили мне дорогу.

— Скажите Мирославу и Александеру, что прибыл Майкл Форд. И Радомиру сообщите, если он тут. Ему будет приятно это узнать.

Наемник нажал пальцем на наушник, от которого в костюм убегал проводок. Чересчур суровая охрана для «клубного братства». Меня всего обыскали и потащили через гостиную, набитую всяким евротрэшем и смазливыми шлюхами, в потайную комнатку в цокольном этаже с камином, большой люстрой и парой обитых материей диванчиков.

Явившиеся тут же Миро с Алексом связали мне за спиной руки и уложили мордой в пол, точнее, в ковер. Миро для надежности наступил мне на запястья и так держал до самого прибытия Радо, болтая со своим напарником о чем-то — как будто о футболе — на непонятном для меня языке. Для них такая ситуация была, похоже, совершенно обыденной.

Радо приехал через полчаса — причем передвигался он свободно, открыто и слишком смело для человека, прячущегося от военного трибунала. Он пощелкал пальцами, прорычал что-то по-сербски — так мне, во всяком случае, показалось, — после чего Алекс поставил меня на ноги.

— С твоей стороны очень смело было прийти сюда, чтобы принять наказание как мужчина, — сказал Радо. — Мне, конечно, немного жаль, что я не получил возможности позабавиться с одной черноволосой малышкой, но ты поступаешь по чести.

— Ты хочешь отомстить? — спросил я.

— Разве это не логично? — ухмыльнулся он и, подняв ладони, глянул по очереди на сообщников. Те кивнули.

— Я помогу тебе это осуществить.

— Этот танец мы уже отплясали, — сказал Радо и сам умилился ввернутому им обороту. — Дай-ка я попробую угадать. «Вы взяли не того парня», — произнес он с интонацией киношного копа.

— Это единственная причина, почему я пришел сюда безоружным. Сам подумай.

Радо подступил ко мне вплотную и приблизил лицо так, будто собирался меня облобызать. Посмотрел в глаза, затем спокойно положил руку мне на голову и с неожиданной силой, резко шибанул меня обо что-то — возможно, о каминную полку, — отчего я тут же вырубился.

Лучше б я в себя не приходил! Когда я очнулся, запястья по-прежнему были связаны за спиной, только теперь стягивавшие их веревки были перекинуты через крюк в потолке. После удара головой я все вокруг видел размытым, словно под водой. И от этого мне особенно трудно было сохранять равновесие. Я стоял на цыпочках на бортике какого-то небольшого ящика. Стоило спуститься ниже, и веревки натягивались, выворачивая мне плечи. Одно и так болело после стычки с Маркусом в музее. Всякий раз, как я терял равновесие, веревки дергали мне руки назад, выкручивая их из лопаток.

Алекс держал другой конец веревки и периодически ее подергивал, даже когда мне и так удавалось балансировать на ящике.

— Палестинское подвешивание, — с неизменной любезностью пояснил Радо, — она же дыба. Так Макиавелли подвешивали за его заговор против Медичи. А в тюрьме «Ханой Хилтон» это называлось «веревками» — думаю, именно с их помощью северные вьетнамцы лишили сенатора Маккейна возможности в полной мере работать руками.

Хуже пытки может быть только пытка с тягомотным выкручиванием рук. Как только мне удавалось соскользнуть в полубессознательное состояние и унестись в какое-нибудь чудесное местечко — где тихим студеным воскресным утром я спал, прижавшись к теплой попке Энни, — Радо врывался в мое видение с очередным доказательством своей широкой эрудиции.

К счастью, еще в больнице мне, чтобы облегчить страдания от ожогов, выдали какое-то сильнодействующее высокооктановое обезболивающее, и, уходя, я свистнул немного с собой. Без них я бы точно признался во всем, чего не совершал, и Радо бы меня прикончил. А так я просто чувствовал мучительную боль, когда у меня в плечах рвались мышцы с сухожилиями и кости вывихивались из суставов.

— Отличная работа, никаких следов, — прокомментировал Радо, — и притом почти парализует руки, надолго лишая их чувствительности.

Я даже почувствовал облегчение, когда он заткнулся, обходя меня сзади.

— Тебе нужен Генри, — выдавил я. — А Генри охотится за мной.

На сей раз Драгович показался передо мной с тонким и острым как бритва филейным ножом. Одну за другой он быстрыми ловкими движениями срезал пуговицы на моей рубашке и развел материю в стороны, обнажая грудь.

— То, что ты говоришь, не лишено смысла, — покивал Радо. — Но, как ты понимаешь, это требует подтверждения. Простое доверие, знаешь ли, не в моем стиле.