— Партнером, — поправил я.

— Мы могли бы это обсудить.

— А что получает партнер? Ну, скажем, за последний год?

— У нас строго регламентированная система вознаграждений и компенсаций, — сложил пальцы домиком Генри. — Я, возможно, смогу продвинуть тебя по служебной лестнице с учетом твоего вклада. В таком случае тебя ждет пять-семь миллионов в год. С теми средствами, что поступят от Верховного суда, следующий год обещает быть денежным. В четыре-пять раз больше.

Я помедлил мгновение.

— Я отдам вам эту улику, — сказал я, побарабанив пальцами по конверту, — и гарантирую, что этот скелет в шкафу вас больше не потревожит. Взамен Радо от меня убирают, полиция оставляет меня в покое, я получаю назад прежнюю жизнь и становлюсь полным партнером.

— И с этого момента ты мой, — ухмыльнулся Генри. — Партнер во всех делах, в том числе и «мокрых». Когда мы найдем Радо, ты собственноручно перережешь ему глотку.

Я кивнул.

— Что ж, договорились, — сказал Генри.

И дьявол протянул мне руку. Я пожал ее и вместе с конвертом передал ему свою душу…

«Хлоп-хлоп!» — раздался снизу шум. Начался он пару мгновений назад, но теперь, в возникшей в кабинете тишине, его невозможно было не заметить.

Генри подступил к окну, потом, обойдя кабинет, перешел к окошку на другой стороне комнаты. Два «рейнджровера» — Драговича и его людей — припарковались у холма возле выезда из зоны безопасности «Группы Дэвиса».

— Маркус! — выкрикнул Генри. — Быстро сюда!

Маркус тут же прибыл, прижав к бедру пистолет, однако мое обессиленное тело тревожило его меньше всего на свете. Оружейные хлопки теперь скорее напоминали автоматный огонь. Радо и его люди были уже внутри здания.

— Привяжи его! — указал на меня Дэвис.

И не успел я что-либо понять, как Маркус, подпихнув меня бедром, мигом уложил на шею и лопатки. Потом завел мне руки за спину, заковал одним наручником правое запястье, пропустил второй через ручки шкафчиков и уже тогда защелкнул его на левом. И я, пристегнутый, остался сидеть на полу с руками за спиной.

Могло бы быть и хуже. После «веревок» Радо я вывел для себя своего рода правило никогда не ступать на тропу «заложников и пыток», не проглотив для начала чего-то обезболивающего. Это прекрасно притупляло остроту ощущений. А если добавить к этому полное оцепенение и абсолютную безразличность к своей судьбе, охватившие меня после смерти отца, то на происходящее вокруг, как и на боль в вывихнутом плече, мне уже было ровным счетом наплевать.

Генри с Маркусом были слишком умными, чтобы попасться на прослушку, которую я мог на себе пронести, однако Дэвис, как старый бывалый боец Никсона, должен был знать, что самого себя «писать» не следует. Генри кинул взгляд на книжную полку, где пряталась видеокамера, посредством которой он шантажировал десятки политиков — и на которую попался наконец и сам. Надо думать, держа ее под контролем, он ни разу и не озаботился возможностью такого исхода.

Он вдавил кнопку в телефоне, рыкнул:

— Джеральд!

Но Джеральд, боюсь, был уже не в состоянии ему ответить.

Услышав о моих планах на сегодня, Энни, точно надоедливая маленькая сестренка, стала предлагать свою помощь. Я же вовсе не собирался подвергать ее жизнь какому-либо риску. Но когда она заявила, что просто возьмет и явится без всякого приглашения на нынешнюю офисную вечеринку, не зная, чем это ей грозит, я решил, что держать Энни в неведении гораздо опаснее.

После устроенного ею представления в лесу, когда она отвела от меня и моего отца погоню, съездив себе по лицу, Энни была у Дэвиса на хорошем счету. Так что, будучи участником охотящейся за мной группы, к тому же подающим надежды прихвостнем шефа, она могла, не привлекая к себе внимания, спокойно зайти в зону безопасности здания фирмы.

Когда я впервые обмолвился о вездесущем оке Джеральда, наблюдающем за личной жизнью сотрудников «Группы Дэвиса», Энни чуть не поперхнулась от ярости.

— Здоровенный такой бугай, как персонаж из «Звездных войн», — объяснил я.

Энни ответила полным гадливости взглядом.

— Извини, — буркнул я.

Она, конечно, заметила нездоровое внимание Джеральда и сегодня хотела разыграть «девицу в растрепанных чувствах», чтобы заставить верзилу открыть дверь в его потайную комнату с мониторами от камер слежения. Стовольтовый электрошокер, которым я снабдил свою подругу, позаботился об остальном. Она нацепила на Джеральда наручники — для верности две пары, с двойными замками, — после чего перенаправила аудиовидеосигнал со спрятанной у Дэвиса в кабинете камеры беспроводной внутренней связи к сидящему в своей машине Радо.

Разумеется, в тот момент, когда я сказал «да» и пожал Генри руку, он мною всецело завладел. Но когда он признался в убийстве Ирины и Хаскинса, полагая, что этим разговором я просто набиваю себе цену, он уже был мой. Радо слышал весь наш диалог, и этого было достаточно, чтобы перенацелить его жажду мести на верную мишень — Генри Дэвиса.

Ружейные хлопки сделались ближе, им отвечали отчетливые очереди из «М16».

Я, конечно, не был фанатом военного преступника Драговича. Энни я велел выбираться из здания, едва Дэвис произнесет заветные слова, подтверждающие, что он убил Хаскинса и Ирину. Когда люди Радо уже бежали по потайным лестницам и коридорам особняка, мне вовсе не улыбалось оказаться тут меж двух огней. Я хотел, чтобы люди Генри успели смыться, поэтому дал Радо лишь общий план здания, утаив от него некоторые детали. С холодным реализмом Генри Киссинджера я, в общем-то, рассчитывал, что Радо и Дэвис взаимоуничтожатся.

Военное вторжение Драговича, конечно же, не обрадовало Генри Дэвиса. Он прошел к столу, сердито глянул на конверт. Его заметно злило то, что сейчас творилось в его конторе, но еще больше выводило из себя ощущение измены.

При всем своем позерстве и могуществе, Генри был одиноким человеком. Жену свою он так или иначе купил, детей у него не было. Кроме работы, в его жизни не было больше ничего. Вместо друзей у него были соучастники, и единственное доверие, которое он признавал, — это самоубийственное соглашение между двумя людьми, имеющими друг на друга весомый компромат. Он хотел иметь своего протеже, который был бы ему как сын, — но я уж точно не хотел сопровождать его в этом аду.

Он поднял со стола пакет с уликой.

Продать «порося в мешке» — очень древнее, причем простейшее надувательство. Один другому продает якобы поросенка и вручает ему мешок, в котором сидит некто, гораздо менее ценный. Игра очень рискованная и зачастую глупая. Но тут у меня были свои козыри. Отец перетерпел смертельное избиение, не выдав Дэвису улику, чтобы Генри был на все сто уверен, будто у меня что-то есть.

Но это была лишь часть игры. Генри слепо веровал в то, что сам проповедовал. Мы же, мошенники, не верим, по сути, ни во что — но легко умеем подобрать ключ к тому, во что верит кто-то другой. И если жертва безоговорочно верит в некую истину — зуб даю, мы найдем способ обернуть эту истину против самой жертвы. Генри не стеснялся твердить свой главный постулат: до каждого человека можно добраться, каждый имеет свою цену. Единственное, во что он верил, — в людское вероломство. В нем и крылось могущество Дэвиса. Я же собирался сделать из этого его слабость. В мире Генри не было такого понятия, как честность. Ему необходимо было поверить, что он меня подмял, что меня, как и всех прочих, можно подкупить, — и я дал ему эту возможность. Конверт здесь уже ничего не значил. Я играл не уликой — я играл самим Дэвисом.