А вот текст телеграммы № 1833.

«Частные сведения говорят, что 28 февраля в Петрограде наступило полное спокойствие. Войска, примкнув к Временному правительству в полном составе, приводятся в порядок. Временное правительство, под председательством Родзянко, заседая в Государственной Думе, пригласило командиров воинских частей для получения приказаний по поддержанию порядка. Воззвание к населению, выпущенное временным правительством, говорит о незыблемости монархического начала в России, о необходимости новых оснований для выбора и назначения правительства.

Ждут с нетерпением приезда Его Величества, чтобы представить ему все изложенное и просьбу принять это пожелание народа.

Если эти сведения верны, то изменяется способ ваших действий. Переговоры приведут к умиротворению, дабы избежать позорной междоусобицы, столь желанной нашему врагу, дабы сохранить учреждения, заводы и пустить в ход работы.

Воззвание нового министра путей сообщения Бубликова (даже того, что Бубликов не министр, Алексеев не знает. – В. К.) к железнодорожникам, мною полученное кружным путем, зовет к усиленной работе всех, дабы наладить расстроенный транспорт.

Доложите Его Величеству все это и убеждение, что дело можно провести мирно к хорошему концу, который укрепит Россию. 28 февр. 1917 г. № 1833. Алексеев».

Это, конечно, акт открытой измены. Но проанализируем сперва формальную сторону этой телеграммы. Прежде всего, что значит «частные сведения»? Имеет ли право начальник штаба Верховного главнокомандующего ссылаться на «частные сведения»? Нет.

Во-вторых, это ложь, самая неприкрытая ложь. «Частные сведения» – это Родзянко.

Дальше. О какой «незыблемости монархического начала в России» говорит Алексеев? Убедился он сам, лично, что такое воззвание выпущено? Нет. Что значит «пожелание народа»? Считал ли Алексеев, что взбунтовавшиеся подонки в запасных батальонах (он-то знал, кто входил в эти части!) это русский народ? Примкнувшая к ним чернь столицы – тоже народ?

Если Алексеев верил, что это народ, то или это ограниченные умственные способности, или сознательный обман.

Дальше еще лучше – «Если эти сведения верны». Как можно, не будучи вполне уверенным в сообщаемым сведениях, носящих характер первостепенной государственной важности, говорить «если верны». Ведь от подавления этой мерзкой, подлой, отвратительной, враждебной нашей исторической государственности, анархической и социальной революции зависело все: и победа над внешним врагом, и небывалый расцвет и мощь Российской Империи, и гегемония во всем мире!

Это формальная сторона. А сущность заключалась в том, что начальник штаба Верховного главнокомандующего и Державного Вождя армии, Государя Императора, генерал адъютант Алексеев, нарушая присягу и попирая все принципы воинской честности и верности, осмелился вести переговоры с одним из вожаков революции, этим подрывая авторитет Государя, сводя на нет все приказания Государя к подавлению этой самой революции и укрепляя эту революцию, находившуюся в положении, когда войска, посланные с фронта, могли ее уничтожить в самом зародыше, когда полем ее действий был один Петроград.

Это была открытая измена, и все последующие ужасные события были следствием ночного разговора Алексеева, его телеграммы Иванову и копий этой телеграммы, посланных главнокомандующим.

Это он облегчил Рузскому и его разговор по прямому проводу с тем же Родзянко, и изменнические убеждения Государя в необходимости отречения, и открытие «тайны беззакония». Велик грех Алексеева! Что ответит раб Божий Михаил на последнем, нелицеприятном Суде Господа? И мы все уже тоже приближаемся к порогу Вечности, и, как ужасно, что даже на этом пороге мы называем «мучеником» человека, от которого зависело все. Или небывалое еще в истории, благоденствие нашей Родины, или отдача ее в руки Сатаны. «И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему, что делаешь, делай скорее» (Иоанн, 13, 27). Алексеев не медлил.

Эта телеграмма передавала совершенно ложные сведения, неправильно освещала положение и сыграла роковую роль в остановке войск, посланных на усмирение, и в конце концов заставила вернуться войска обратно на фронт. Вот что пишет об этом чрезвычайно обстоятельно А. Тарсаидзе: «Генерал Алексеев, получив сведения о направлении Императорского поезда к Пскову, 1 марта уже к 4 часам дня решил послать Ему непосредственно телеграмму (копия ген. Рузскому), разъясняя, что “… подавление беспощадной силой при нынешних условиях опасно и приведет Россию и Армию к гибели”». Тут же ген. Алексеев советовал «поставить во главе правительства лицо, которому бы верила Россия…» Эту же точку зрения (т. е. остановить войска) доложил и ген. Рузский, который впервые увидел Государя в Пскове 1 марта вечером (7 ч. 1 м.). Затем после обеда в 9 ч. 40 м. и снова ночью в 12 ч. 5 м. Известно, что ген. Рузский лично и убедил Государя отдать приказ о приостановлении движения войск. Видно это из ночного (3 ч. утра) телеграфного переговора генерала с Родзянкой. Вот что говорят ленты переговоров: «Присылка ген. Иванова с георгиевским батальоном (были посланы 3 роты с ген. Пожарским во главе), – говорил Родзянко, – только подлили масло в огонь, и это приведет только к междоусобному сражению… Прекратите присылку войск, т. к. они действовать против народа не будут»… «Этот вопрос ликвидируется, – ответил ген. Рузский. – Иванову несколько часов тому назад Государь Император дал указание не предпринимать ничего до личного свидания… Равным образом Государь Император изволил выразить согласие и уже послана телеграмма два часа тому назад вернуть их на фронт – все то, что было на пути». (Интересно отметить, что сведения о посылке отряда ген. Иванова создали настоящую «панику» в Петрограде.) Уже после революции ген. Рузский пояснил свое отношение к вопросу: «не знаю, – говорил генерал, – удалось ли бы мне убедить Государя, не будь телеграммы Алексеева».

Государь, под влиянием Алексеева и Рузского, послал Иванову телеграмму в 12 ч. 20 м. по полуночи на 2 марта: «Надеюсь, прибыли благополучно. Прошу до моего приезда и доклада Мне ничего не предпринимать. Николай». Рузский и Ставка «в мгновение ока» стали телеграфировать в соответствующие инстанции для возвращения войск на фронт. Из Ставки Лукомский телеграфирует: «Вследствие невозможности продвижения эшелонов дальше Луги и Высочайшего соизволения вернуть войска обратно в Двинский район, не отправленные части не грузить, а находящиеся в пути задержать на больших станциях. Дополнительные указания посланы».

Упоминание о Луге – что-то в роде козыря для генералов-изменников. В Луге, дескать, фронтовые части «перешли на сторону народа». Никакого перехода не было, кроме мерзкого поступка Вороновича, бывшего пажа и бывшего офицера л. – гв. Конно-Гренадерского полка. Это тот самый, который писал в «Н.Р. С.» сантиментальные статейки о «белочках», «орешках» и «кошечках».

Я не буду долго и подробно останавливаться на этой гнусной истории, скажу только, что Воронович «перешел на сторону народа». В Луге находился он после какой-то контузии при какой-то странной части (Пункт слабосильных лошадей). «Доблестные герои бескровной революции», т. е. попросту распоясавшаяся солдатня уже успела убить начальника пункта генер. графа Менгдена и еще двух офицеров. В Луге никакой артиллерии не было, было бутафорское учебное орудие. Так вот Воронович совместно с каким-то Временным комитетом (завоевание революции), при подходе поезда с Бородинским полком, шедшим на усмирение в Петроград, инсценировал комедию, что «весь 20-тысячный гарнизон Луги примкнул к революции и всякое сопротивление бесполезно». На самом деле там было всего каких-то 1500 «слабосильных» запасных частей. Обескураженные бородинцы (первые 2 эшелона) позволили себя обезоружить. Печальнее всего, что в этой истории со стороны «слабосильных» участвовало 3 офицера: Воронович, поруч. Гуковский и прап. Коночадов.