Воейков просил Данилова о предоставлении ему аппарата Юза для передачи телеграммы Государя. Далее Воейков пишет: «Рузский, который после доклада у Его Величества прошел в купе Министра Двора, услыхав это, вышел в коридор, вмешался в разговор и заявил, что это невозможно. Я ему сказал, что это – повеление Государя, а мое дело – от него потребовать его исполнения. Генерал Рузский вернулся к Министру Двора графу Фредериксу и сказал, что такого “оскорбления” он перенести не может: что он здесь – главнокомандующий генерал-адъютант, что сношения Государя не могут проходить через его штаб помимо него и что он не считает возможным в такое тревожное время допустить Воейкова пользоваться аппаратом его штаба. Министр Двора, выслушав генерала Рузского, пошел со мной к Его Величеству и доложил Ему о происшедшем столкновении. Государь удивился требованию генерала Рузского, но желая прекратить всякие недоразумения, взял от меня телеграмму и отдал ее графу Фредериксу с приказанием передать Рузскому для отправки». Государь был уже пленником Рузского. Единственным связующим элементом Государя с армией был генерал Рузский и его ближайшие подчиненные.

А в Петрограде в ночь под 1 марта представители Временного комитета решали судьбу Императора, ставшей судьбой всего монархического строя в России. Мысль об отречении Государя была в умах многих. Эти люди боялись возвращения Государя, боялись со стороны правительства Его Величества возмездия за учиненный переворот. Почти все стояли за отречение в пользу Наследника при регенте Михаиле Александровиче. Родзянко, который сносился по этому поводу со Ставкой, заявил, что Алексеев примкнул к этому мнению. Всех членов Временного комитета обрадовало появление в Думе Конвоя Его Величества. Но это была команда из нестроевых чинов без офицеров. Но Временный комитет в лице, главным образом, Родзянко мог только приветствовать подходившие воинские части, настоящими же хозяевами положения были «товарищи» из Совдепа. Родзянко это знал, видел, испытывал на самом себе, и все же лгал, когда говорил со Ставкой и Псковом, выставляя себя чуть ли не президентом правительства. Он раз даже сказал в разговоре с Рузским – «Верховный» комитет и, когда тот спросил об этом, заявил, что он «оговорился». Но, «audiatur et altera pars», посмотрим, что говорит по поводу этих событий сам Рузский, который незадолго до своей смерти передал свои записки ген. Вильчковскому для хранения и который опубликовал их в 1922 году.

«Н.В. Рузский, как и все либерально мыслящие люди («братья»? – В. К.), считал, что репрессии только обостряют положение, и полагал, что дарование ответственного министерства сразу и на долго успокоит Россию, отняв от революционных партий могучее агитационное средство. Поэтому он был против посылки отряда генерал-адъютанта Иванова» (С. Вильчковский. По рассказу ген. – ад. Н. Рузского «Пребывание Государя Имп. в Пскове 1 и 2 марта 1917 г.»).

Собственно, что значит, что «он был против посылки отряда г. – ад. Иванова»? Была воля Государя Императора, которую надо было без всяких колебаний выполнить. Все решения должны быть предоставлены только Государю и Державному Вождю. И Он, конечно, знал и понимал лучше всех этих Наполеонов в кавычках. Вильчковский пишет, что «Рузский выразил свое согласие поддержать ходатайство Алексеева и Вел. кн. (Сергея Михайловича; ходатайство об ответственном министерстве. – В. К.). Рузский знал, что Государь считает ответственное перед палатами Министерство неподходящим для России порядком управления и предвидел, что ему не легко будет доложить Государю о необходимости согласиться на предложенный генералом Алексеевым Манифест… Решение, действительно огромной исторической важности, зависело от того доклада, который предстоял ему сейчас… Из Ставки тоже молчали. Генерал Алексеев был нездоров и лично к аппарату не подходил – он передал дело ему в руки». Он зашел в купе к Воейкову и спросил, почему тот не доложил Государю о нем. Воейков сказал, что это не его обязанность докладывать Государю о приходе Рузского. Это было правдой. Дворцовый Комендант не являлся флигель-адъютантом. «Тогда Рузский окончательно вышел из себя и, подхватив слово “обязанность”, чрезвычайно резко высказал Воейкову, что его прямая обязанность заботиться, как Дворцовому Коменданту, об особе Государя, а настал момент, когда события таковы, что Государю может быть придется “сдаться на милость победителей”, если люди, обязанные всю жизнь за Царя положить и своевременно помогать Государю, будут бездействовать, курить сигары и перевешивать картинки. Что еще наговорил при этом Рузский, он не мог себе отдать впоследствии отчета, но помнит, что после слов “милость победителей” Воейков побледнел и они вместе вышли в коридор, а через несколько мгновений Рузский был у Государя».

Почему, Ваше Высокопревосходительство, Воейков должен «жизнь за Царя положить», а Вы нет? Вы, «лучезарный брат», можете быть только предателем, а вот Воейков, которого и Вы и Вам подобные «либералы» называли «темной силой» и прочим глупым вздором, был сразу арестован тоже «лучезарным» Керенским и препровожден в Петропавловскую крепость, а Вы оставались главнокомандующим фронтом, пока новый главковерх Алексеев, не забыв вашу критику его действий в бытность его главнокомандующим Северо-Западным фронтом и начальником штаба Государя, не вышиб Вас вон. Впрочем, такая же участь ждала и нового главковерха. Но об этом еще речь впереди.

У Государя «Рузский стал с жаром доказывать Государю необходимость немедленного образования ответственного перед палатами Министерства. Государь возражал спокойно, хладнокровно и с чувством глубокого убеждения… Основная мысль Государя была, что Он для Себя в своих интересах ничего не желает, ни за что не держится, но считает Себя не вправе передать все дело управления Россией в руки людей, которые, сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред родине, а завтра умоют руки, “подав с кабинетом в отставку”. «Я ответствен перед Богом и Россией за все, что случилось и случится, – сказал Государь, – будут ли министры ответственны перед Думой и Государственным Советом – безразлично. Я никогда не буду в состоянии, видя, что делается министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моих рук дело, не моя ответственность”. Рузский старался доказать Государю, что Его мысль ошибочна, что следует принять формулу: «Государь царствует, а правительство управляет» (Вильчковский).

Сколько благородства, убеждения в cвоей правоте, чувства ответственности перед Богом за свои поступки; сколько подлинного царственного величия, понимания cвоего долга, глубочайшей веры в принципы единственно нравственного образа правления – Самодержавия было высказано Государем!

И каким жалким пошляком казался этот «брат» Рузский со своим убогим убеждением, что Русский Царь должен быть только декорацией, а все эти «лучезарные» проходимцы должны править нашей необъятной Родиной Российской империей, которую строили Великие князья, Цари и Императоры! Наш бедный Государь должен был, наверно, чувствовать физическое отвращение и к этим словам, и к говорившему этот «демократический бред».

Но «Рузский возражал, спорил, доказывал и, наконец, после полутора часов получил от Государя соизволение на объявление через Родзянко, что Государь согласен на ответственное Министерство и предлагает ему формировать первый кабинет».