Ипполито д'Эсте вынужден уехать из Феррары, дабы избежать осуждения церкви, но перед отъездом он обратился с речью к горожанам. Со всей силой красноречия он призвал их набраться терпения и сохранять выдержку. Он заверил, что война является фатальной необходимостью, а не следствием борьбы двух личностей, оспаривающих собственные притязания. Феррарцы поклялись, что скорее предпочтут быть захороненными под собственными домами, чем станут свидетелями падения дома д'Эсте. «Кардинал стоит целого мира», – говорили они, расходясь с митинга; их одобрение относилось и к Альфонсо, который в это время занимался вопросами защиты города, укрепления крепостных стен и подготовкой артиллерии.

Страшный удар обрушился на Альфонсо: Франческо де Гонзага назначен знаменосцем церкви и капитаном венецианской армии, что автоматически переводило его в разряд главных врагов Феррары. Возможно, Альфонсо был излишне самонадеян, полагая, что сестре удастся сохранить нейтралитет. Но как мог Гонзага сказать «нет» своим союзникам, к тому же удерживающим его сына в заложниках? Отношения между д'Эсте и Гонзага не могли заставить Франческо пожертвовать своим новым положением. Осенью 1511 года взят в плен Мазино дель Форно, и, поскольку он был, по словам папы, «пособником кардинала Феррарского и виновником многих предательств и убийств», все складывалось против него. Действительно, Мазино присутствовал при избиении дона Джулио, а значит, по крайней мере один раз он был сообщником преступления. Но был ли он преступником? Не заходим ли мы слишком далеко, обвиняя его в убийстве Эрколе Строцци? С этого момента в дело было решено вовлечь маркиза Мантуанского. Архидьякон Габбионетта, пользовавшийся доверием папы и Гонзага, попросил маркиза срочно прибыть в Болонью, где Юлий II хотел бы поговорить с ним о фактах, напрямую касающихся его, которые были выявлены в ходе следствия над Мазино дель Форно. Вероятно, папа под страхом отлучения от церкви запретил архидьякону объяснять суть вопроса в письме; он только предупредил, что Альфонсо и Ипполито затевают против маркиза «ужасные вещи». В этот момент сразу же приходит на ум загадочный посредник М., который в 1508 году сыграл роль провокатора, посетив Лукрецию и маркиза и пытаясь заставить последнего приехать в Феррару.

Был ли Мазино дель Форно этим загадочным М.? И не семейство ли д'Эсте подготовило западню для своего родственника Гонзага? Мы уверены в одном: как только Гонзага получил письмо, датированное 26 сентября, он отправился в Болонью и 30 сентября принял командование венецианской и папской армиями.

У союзников был один противник, который не уступал мужским желаниям, – Изабелла д'Эсте. Она была не в восторге от идеи уничтожить брата, поскольку это повлияло бы на могущество Мантуи, и знала, что у мужа нет иного выхода, как следовать предписанным ему путем. Изабелла быстро сориентировалась, произвела расчеты и приняла решение. На своей стороне По она будет поддерживать папскую и венецианскую армии, но будет сообщать братьям, находящимся на другой стороне реки, о вражеских перемещениях и попытается, насколько возможно, препятствовать действиям мужа. Она начала кампанию с того, что позволила французам, идущим из Милана на помощь Ферраре, пройти по территории Мантуи, и приказала посланникам ссылаться на то, что она была вынуждена подчиниться силе. Курьеры ежедневно пересекали реку и умудрялись за несколько часов покрывать расстояние между Феррарой и Мантуей. Венецианцы в скором времени проведали об этом и донесли папе о преступных действиях Изабеллы. Понтифик обрушил гнев на свое окружение, но люди, тайно преданные Изабелле, например архидьякон Габбионетта сделали все возможное, чтобы заглушить подозрения понтифика. Благодаря этому Изабелла продолжала поддерживать связь с братьями и помогала им людьми и оружием. Она даже взяла на себя смелость заложить часть драгоценностей Лукреции, в том числе великолепный изумруд, который тронул сердце Бембо. Она постаралась убедить мужа, что он все еще очень болен, чтобы выступать в поход против Феррары, тем самым давая союзникам возможность закончить оборонительные работы. Венецианцы шумно высказывали свое негодование. Папа, в восторге от собственной хитрости, приказал одному из своих врачей отправиться в Мантую и проверить состояние здоровья знаменосца церкви; ему бы никогда не пришло в голову, что за 10 дукатов доктор мог подтвердить плохое самочувствие маркиза.

В середине декабря папа, несмотря на преклонный возраст (шестьдесят семь лет!), подагру и холода, решил лично возглавить армию. Вместе с кардиналами и епископами он провел смотр войскам. Их также сопровождал друг папы, архитектор Браманте Урбинский, с которым вечерами после обсуждения плана кампании папа мог читать и комментировать «Божественную комедию». Данте как нельзя лучше устраивал Юлия II. Когда папа сопровождал поэта в странствиях по Аду, проходил через Чистилище и Рай, он оказывался в мире, с которым составлял одно целое, освобождался от земных пут и попадал в суровое и прекрасное царство. Он не любил войну ради войны и рассматривал ее лишь как необходимое условие для существования общества, основанного на суровых законах справедливости. Его привлекали глобальные планы и предложения. К примеру, проект большого крестового похода с участием европейских стран за освобождение Востока, предложенный Шотландией в тот самый момент, когда он (Юлий II) завяз в войне с Феррарой. Несмотря на всю неприязнь, испытываемую к д'Эсте, папа не собирался с помощью войны решать собственные проблемы. В январе он выступил с мирными предложениями: Феррара остается Альфонсо, а Модена с только что завоеванными территориями отходит церкви. Альфонсо, и в первую очередь французы, ошибочно решили, что эти предложения продиктованы страхом, и отклонили их. Папа ответил осадой Мирандолы, одной из наиболее укрепленных крепостей д'Эсте.

Упорное сопротивление осажденной стороны и непримиримость осаждающей увековечили осаду Мирандолы в анналах военного искусства. Папа, забывая о возрасте и плохом самочувствии, в ветер и снег заставлял армию вновь и вновь штурмовать несокрушимую цитадель.

Советники Юлия II отговорили его оставаться в крепости; левый фланг армии понтифика подвергался опасности, поскольку Мирандола располагалась на передовой линии фронта. Оставив гарнизон в Мирандоле, Юлий II, чудом избежав ловушки, вернулся в Болонью. Из Болоньи он двинулся внутрь Романьи, в Имолу – бывший штаб Чезаре Борджиа. Правительство Болоньи возглавил кардинал Алидоци, столь же красивый и порочный, сколь ленивый и неумелый. Едва заслышав о восстании в Болонье, этот кардинал помчался в Кастель-дель-Рио, а оттуда в Равенну, где племянник папы Франческо Мария делла Ровере с криком «Предатель!» набросился на него и убил. В Болонье творилось что-то невообразимое. Воспользовавшись беспорядками, Бентивольо при поддержке французов напал на город и разогнал немногочисленную оборону. Ликующий народ разбивает статую Юлия II работы Микеланджело. Бентивольо вновь становятся тиранами Болоньи.

Но и это еще не все. Людовику XII приходит в голову опасная идея: необходим новый папа, причем француз. Король начинает атаку на Юлия II; он подвергает сомнению законность пребывания папы на этом посту и его соответствие занимаемому положению. Людовик предлагает заняться розыском женщин, с которыми у папы были интимные отношения, а затем, собрав необходимый материал, устроить суд над главой церкви, обвинив его в безнравственности. Удалось найти трех женщин, и хотя эти новости, возможно, расстроили кое-кого, но не вызвали никакого резонанса ни в Италии, ни за границей. Куда более важным оказалось создание в Пизе совета кардиналов-раскольников, который занялся обсуждением предъявленных обвинений и свержением папы. На стенах кафедрального собора появляются буллы, подписанные кардиналами Брисонне, Сан-Северино, Франческо Борджиа, Ипполито д'Эсте и Карвахалом. Но не так-то просто справиться с Юлием II; он прекрасно осведомлен по всем вопросам, касающимся церкви, и у него на все есть готовый ответ. Нащупав слабые места в буллах, папа мечет молнии со Святого престола в раскольников, отлучает их от церкви и лишает званий и должностей. Кому только могло прийти в голову свергнуть столь могущественного и грозного папу?