Это казалось ему несправедливым. Ведь последние дни он уже считал себя свободным.

— Выходит, это всего лишь очередной завоевательный поход римлян… — В голосе Бренна явственно звучал гнев. — Неужели они никогда не насытятся?

— Только после того, как покорят весь мир, — отозвался Тарквиний.

Богатырь задумчиво уставился в звездное небо.

— С тех пор как они поработили мой народ, прошло почти четыре столетия, а моя скорбь еще не улеглась, — прошептал Тарквиний. — Точно так же, как и твоя скорбь по соплеменникам.

Лицо Бренна потемнело от гнева.

Этруск вскинул обе руки с растопыренными пальцами.

— Мне довелось бывать в Трансальпийской Галлии. Я слышал там о последней битве аллоброгов. Говорят, они убили несколько тысяч римлян.

Глаза Бренна сверкнули гордостью.

— Почему ты решил, что я аллоброг?

Тарквиний улыбнулся:

— Это было легко. Длинные волосы, которые ты носил до недавнего времени. Твой меч. То, как ты говоришь.

Галл рассмеялся, и Ромул позволил себе расслабиться.

Рассекавший морские волны корабль негромко поскрипывал.

Ромул прежде почти не задумывался о вине римлян в страданиях бесчисленных других народов. Теперь же, когда он увидел, какие чувства отражались на лице Бренна, правда больно резанула его по сердцу. Бойцы множества разных племен попали в лудус лишь из-за неуемной воинственности республики. Их племена, как племена Тарквиния и Бренна, истребили, чтобы завладеть имуществом и землями. Краеугольными камнями римского государства были война и рабовладение. И Ромул вдруг почувствовал, что ему стыдно за свое происхождение.

— Некоторым расам предопределено возвыситься над другими, и они ради этого пойдут на все. Как, например, римляне, — сказал Тарквиний, угадав его мысли. — Но это вовсе не значит, что ты разделяешь ответственность за их поступки.

Ромул вздохнул — ему вспомнились причитания Гемелла о том, что дух республики давно погиб. А теперь выходило, что все сводилось к борьбе отдельных аристократов, таких как Помпей, Цезарь и Красс, за власть, чтобы на крови простонародья и рабов приращивать свои богатства. От этого открытия оторопь брала. И Ромул дал себе молчаливую клятву, что, когда кампания закончится, он ни за что не покорится вновь римской системе.

— Все, что случается, предопределено заранее. Этрурия пала, когда пришло ее время. А теперь мощь Рима растет.

— Неужели ничего не происходит случайно? — спросил Ромул.

— Ничего, — твердо ответил Тарквиний. — Ни то, что тебя и сестру продали в один и тот же день. Ни это путешествие. Ни твое будущее.

Волосы у Ромул а на затылке встали дыбом.

— Откуда тебе известно о Фабиоле?

Но этруск словно не услышал его слов.

— А мир вращается себе. И мы лишь движемся вместе с ним.

— Что ты несешь? Всем известно, что мир плоский! — перебил его Бренн.

— Нет. Ты, конечно, знаешь много, но мир круглый, а не плоский. И потому его можно объехать вокруг и не свалиться.

Галл счел за лучшее не спорить.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я в детстве провел много лет рядом с великим мастером, Олинием Эзаром. — Тарквиний почтительно склонил голову.

Бренн, удовлетворенный ответом, тоже кивнул. Ультан тоже получил тайные знания друидов от своего предшественника. Что, если Тарквиний сможет пролить хоть какой-то свет на пророчество старика?

— Я хочу тоже научиться этому, — порывисто произнес Ромул.

— Все будет тебе открыто. — Этруск лег на палубу и вытянулся во весь рост. — Ты умеешь читать и писать?

Ромул замялся было, но потом честно сказал:

— Нет.

— Я тебя научу.

Ромула так и подмывало задавать новые и новые вопросы, но Тарквиний отвернулся и уставился в ночное небо. Ромул тоже раскинулся на одеяле, наслаждаясь прохладным ветерком, освежавшим кожу. Разговор с новым знакомым ошеломил его. Ни с кем из плывущих на «Ахиллесе» они прежде не встречались, и все же Тарквиний знал и о Фабиоле, и о том, к какому племени принадлежит галл. И о том, что случилось у входа в публичный дом. И в довершение мистической цепочки этруск, оказывается, умел читать и писать. Это был редкий талант.

Ромул решил, что умение владеть стилусом должно стать для него первым шагом к настоящей свободе. Его понемногу оставляли сомнения в том, что он верно поступает, покидая Италию. С такими друзьями, как Бренн и Тарквиний, вряд ли ему стоило многого опасаться.

Галл уже крепко спал и своим громким храпом не давал заснуть Ромулу.

— Тарквиний? — прошептал он. Его распирало желание поговорить еще.

— Что?

— Ты знаешь, откуда мы с Бренном родом. Знаешь наще прошлое. «Знаешь, как я убил Целия», — добавил он про себя и даже передернулся от этой мысли.

— Многое из этого.

— Так расскажи мне, что ты сам скрываешь. — Даже в непроглядной тьме Ромул чувствовал на себе пристальный взгляд этруска.

— Когда-нибудь. Но не сейчас.

Его продолжало терзать любопытство, но он понял, что ответ Тарквиния окончательный. Поэтому Ромул закрыл глаза и заснул.

Через несколько дней после начала плавания флот попал в жестокий шторм, который потопил дюжину трирем, а остальные разбросал на большое расстояние. Сотни легионеров и моряков пошли на дно, однако у «Ахиллеса» даже ни одна доска не треснула. Тарквиний ничего не сказал, но Бренн теперь взирал на нового друга с чувством, близким к благоговению. Ну, а Ромул, вдоволь наслушавшийся рассказов о мошенниках-предсказателях в храмах, был не столь доверчив. Как-никак стояла осень — время штормов.

Что послужило причиной непогоды, так и осталось неизвестным, но такое начало похода Красса не предсказывал ни один провидец. По судам поползли разговоры о том, что кампания будет несчастливой. Тарквиния же несчастье не обеспокоило, его равнодушие подняло дух Бренну. Но ничего такого, что взволновало бы суеверных солдат еще сильнее, не последовало, и Ромул выкинул из головы предсказания этруска.

Флот двигался дальше вдоль несчетного множества островов, рассыпанных вдоль побережья Греции. Суда не могли находиться в открытом море дольше двух, от силы трех дней, и потому поход проходил возле самых берегов. Несравненные навыки римлян в сухопутном военном деле не распространялись на судостроение. Триремы предназначались в основном для плавания вдоль береговой полосы территории, управляемой республикой, для поддержания там мира — Pax Romana[17].

Каждый вечер к заходу солнца суда флотилии бросали якоря, и измученные гребцы получали возможность отдохнуть. На берег посылались вооруженные отряды — наполнить бочки свежей водой из местных ручьев. Пища была именно такой, как предсказывал Бренн, — сухари да кислющее вино. Впрочем, мало кто из новичков жаловался. Они были рады уже тому, что едят дважды в день.