Военный совет разошелся без всякого результата, и король удалился, чтобы отдохнуть после тяжелых испытаний дня.

Вокруг города зажглись бивачные огни войск, и отовсюду доносились такие громкие песни, такие веселые возгласы, что трудно было верить в глубокое изнеможение этих солдат, будто бы слабых до того, что не представлялось никакой возможности заставить их промаршировать два часа до Готы, где они нашли бы отдых и ужин.

Фриц Дейк между тем доехал со своим лейтенантом до города, не зная все еще, жив он или нет. Тяжело лежало тело на его руках, беспомощно повисли члены, и от тряской езды из ран снова засочилась кровь.

Молодой крестьянин въехал в город, на улицах которого сражались и который казался оставленным жителями, попрятавшимися по чердакам и подвалам.

— Где бы мне его приютить? — спросил он себя. — В гостинице, пожалуй, будет лучше всего, — решил он после минутного раздумья и отправился отыскивать гостиницу. На повороте улицы, за хорошеньким, тщательно выхоленным палисадником стоял большой белый дом с большими хозяйственными пристройками. Зеленые опущенные жалюзи покрывали окна.

Когда кирасир с безжизненным телом на руках проезжал мимо, из первого этажа раздался звонкий, молодой голос, с оттенком полуужаса, полусострадания:

— Ах, бедный офицер!

Фриц Дейк был тронут звуком голоса и выражением сострадания к лейтенанту, и поднял глаза. Из‑под жалюзи выглядывала румяная, белокурая девичья головка, которой робко откинулась назад, когда солдат поднял голову, однако жалюзи не опустились.

Интонация ли голоса или участливый взгляд голубых глаз навели Фрица на мысль попросить именно здесь, в этом большом и, по‑видимому, обеспеченном доме, приюта для своего лейтенанта. Он остановил лошадь и крикнул:

— Да, бедный офицер очень нуждается в покое и уходе, и я прошу поместить его в этом доме!

Заявление было повелительно и категорично — ведь он принадлежал к армии, победоносно вступившей в город, — но тон был мягкий и умоляющий, и именно этот тон побудил молодую девушку полностью открыть окно и снова высунуть голову. Из‑за нее показался старый толстый человек, с красным, круглым лицом и короткими седыми волосами. Он сердито посмотрел на ганноверского солдата.

— Место в доме найдется, если нужно, — сказал он коротко и несколько грубо, — но ухаживать за раненым некому, а есть и самим нам почти нечего.

— Об этом я уже сам позабочусь! — сказал Фриц Дейк. — Только спуститесь вниз и помогите мне внести моего лейтенанта.

Старик ворча отошел от окна, а молодая девушка приветливо крикнула:

— Я сейчас приготовлю постель для раненого, а потом увидим, что нужно будет еще.

И тоже скрылась из окна.

Старик между тем отворил дверь и подошел к всаднику.

— Я не могу радоваться вашему вступлению в мой дом, — сказал он мрачно и резко, — потому что вы принадлежите к врагам моего короля и моего края, но комнату я вам дам, и, — прибавил он, сострадательно взглянув на бледного офицера, — еще охотнее для раненого, чем для здорового.

— Тут не может быть речи о друзьях или врагах, — отвечал Фриц Дейк спокойным и приветливым тоном, — дело в том, чтобы исполнить христианский долг относительно бедного раненого.

— Ну ладно! — согласился старик просто и подошел к лошади.

Фриц Дейк осторожно спустил тело лейтенанта на руки старика, сошел с седла, привязал лошадь к низенькому забору палисадника, и оба внесли безжизненного офицера в дом.

— Сюда! — указал старик на лестницу на верхний этаж.

Фриц Дейк нес голову раненого, и, тяжело ступая, едва поспевал за ним старик, заботливо поддерживая тело.

Наверху оказался длинный коридор, с дверями по обе стороны.

Молодая девушка, встретившая их наверху, побежала отворять дверь в большую комнату о двух окнах во двор, меблированную просто, но с некоторым изяществом. В ней раненого ожидала белоснежная постель.

Фриц Дейк положил на нее офицера с помощью старика и девушки.

— Ну, молодой человек, — сказал старик, серьезно глядя на кирасира, — теперь ваш офицер в надежном месте и не будет терпеть ни в чем недостатка в доме пивовара Ломейера! А теперь поставьте вашу лошадь в стойло, и, — прибавил он тише, как бы заискивающим голосом, — если можете, избавьте меня от других квартирантов!

Оба сошли с лестницы, между тем как молодая девушка осталась в комнате возле раненого, поправляя подушки и с состраданием поглядывая на бледное, мертвенное лицо.

На улице показалось несколько пехотинцев.

— Где тут в городе квартиры? — заговорил один из них. — А, вот славный дом, — войдем и спросим, здесь будет место для всех!

В эту минуту в дверях показался Фриц Дейк со стариком.

— Эге, да тут кирасиры! — воскликнули пехотинцы. — Товарищ, нет ли местечка?

Фриц Дейк положил палец на губы.

— В доме тяжело раненные офицеры, — сказал он, — нельзя ни громко говорить, ни стучать…

— Ну, так мы пойдем дальше! — решили пехотинцы и, бросив на окна сострадательный взгляд, отправились дальше.

— Спасибо! — произнес приветливо старый пивовар.

Фриц Дейк провел лошадь в стойло, где оказалось место между четырьмя лошадьми пивовара.

Затем он спросил кусок мела, подошел к входной двери и крупными буквами написал: «Тяжелораненые офицеры!»

— Ну, а теперь отправлюсь искать доктора, — сказал он, — смотрите хорошенько за моим лейтенантом и не трогайте его! — Он хотел было уйти.

— Постойте, — остановил его старик, — ваши доктора, вероятно, сильно заняты перевязкой, а здесь рядом живет наш домашний доктор, отличный и очень знающий человек, я его позову!

Он ушел и скоро вернулся с седым, но бодрым и приветливым старичком. Они поднялись наверх, тщательно заперев за собою дверь. Старый доктор подошел к постели, и Фриц стал тревожно следить за выражением его лица.

Доктор покачал головой, поднял одно из опущенных век раненого, заглянул в глаз и сказал:

— Жизнь еще не угасла, но сохраним ли мы ее, одному Богу известно! А теперь надо взглянуть на рану, надо его раздеть. А вы, милая Маргарита, принесите нам теплой воды и немного вина.

Молодая девушка поспешно вышла. Фриц Дейк осторожно разрезал мундир, панталоны и сапоги лейтенанта.

Одна рана оказалась на левой груди, другая — на плече.

— Это пустяки, — сказал доктор, указывая на плечо, — штыковая рана сама собой заживает, но тут, — и он вынул из футляра зонд и вложил его в грудную рану. — Пуля засела в ребрах, — определил он. — Если раненый не умрет от потери крови и истощения, то его еще можно спасти. Теперь ему необходим величайший покой. Когда я приступлю к извлечению пули, надо, чтобы он хоть немного окреп.