Управляющему Министерством полиции представлял я о исходатайствовании награждения чиновникам за труды в прекращении заразы. Я был свидетелем, каковых стоит трудов и самой опасности тщательное исполнение сих должностей; но мне ответствуют, что высочайше повелено остановиться представлениями до назначения времени и форм докладов по сему предмету. В то же время по Министерству полиции и по другим частям беспрестанно награждаемые чиновники утверждают меня во мнении, что нет форм правосудию и милосердию.

Государь! Здесь надежды на справедливое воздаяние за верность и усердие должны вознаграждать лишение всех прочих выгод. Род жизни служащих здесь отречение всех удовольствий и отдаленность достойны особенного внимания. Никто не служит здесь, кому сильные связи и могущественные покровительства представляют выгоднейшее служение в другом месте. Я требую трудов, и здесь все надобно доставать трудами.

К милостям, вашим императорским величеством изливаемым, присовокупите, государь, и то, чтобы мог я достойным обещать достойное воздаяние.

12 марта 1817 года».

«Алексей Петрович! Я весьма доволен трудами и усердием, подъемлемыми вами на пользу края и войск, вам вверенных. Каждое донесение ваше принимаю я доказательством неусыпного вашего рвения к водворению устройства в Грузии и к исполнению моих ожиданий. Желая доказать вам, сколь мне приятно содействовать вашему попечению, я, при соблюдении всех правил строжайшей умеренности в государственных расходах, дал мое повеление министру финансов отпускать ежегодно в распоряжение ваше по 159 744 руб. ассигнац. для довольствия войск Грузинского корпуса мясною и винною порцией, по вашему назначению, будучи уверен, что коль скоро устройство земли и войска, сходно предположением, дозволит прекратить издержку сию из сумм государственного казначейства, вы ускорите сообразным сему распоряжением. Пребываю вам навсегда благосклонным.

Александр.

С.-Петербург, 24 мая 1817 года».

I

«Алексей Петрович!

При почтенном письме ко мне вашего превосходительства, имев честь получить описание, сделанное полковником Ермоловым персидских регулярных войск, и азиатскую саблю работы художника Геурка, я приятным долгом обязываюсь обратиться к вам за оное и за память старинной дружбы с истинною моею благодарностью, и скажу вам, храбрейший и любезнейший товарищ, что я на первый раз, прочитав помянутое описание, нахожу, что оное кто сделал, видно был с глазами: написано прекраснейше, и я только что взглянул, увидел, что устройство и порядок английских войск, но, чтобы лучше о сем знать, я буду оное чаще читать. Прошу вас за сие поблагодарить от меня полковника Ермолова, равно и за саблю Геурка, которая, как оружие, никогда так не принимается, а посылается за сие 10 коп. серебром. Вам не знаю, что послать отсюда нового; если наши уставы, то вам оные известны; разве надобно бы было отыскать и послать по дружбе к любезнейшему патеру Груберу старинные езуитские установления.

Впрочем, прошу, любезнейший и почтеннейший товарищ, содержать меня по-прежнему в вашей памяти и принять уверение моего к вам всегдашнего с дружбой почтения и уважения.

27 июня 1817 г.».

II

«Милостивый государь,

Алексей Петрович!

Для меня весьма приятно было получить письмо вашего превосходительства от 9 июня; полковник Джонсон и капитан Солтер проехали чрез Варшаву в отсутствие мое; крайне сожалею, что сей случай лишил меня удовольствия исполнить ваше желание касательно их приема, ибо хотя мы находимся друг от друга в весьма большой отдаленности, но прошу вас быть уверенну, что я как прежде был, так и всегда останусь, с искренним и особенным к вам уважением и дружбой.

8 сентября 1817 года».

«Моздок. 15 декабря 1818 года.

Достойный и всеми почитаемый начальник!

Мне кажется, все внимание ваше обращено было на Ахен, и вы страну Кавказа не удостаиваете минутою воспоминания. Теперь отдохнули вы, ибо судить, по-видимому, возможно, что судьба позволила царям наслаждаться миром; даже самые немецкие редакторы, все обыкновенно предузнающие, не грозят нам бурею несогласия и вражды.

Спокойно стакан пива наливается мирным гражданином, к роскошному дыму квастера не примешивается дым пороха, и картофель растет не для реквизиций. Один я, отчужденный миролюбивой системы, наполняю Кавказ звуком оружия.

С чеченцами употреблял я кротость ангельскую шесть месяцев, пленял их простотой и невинностью лагерной жизни, но никак не мог внушить равнодушия к охранению их жилищ, когда приходил превращать их в бивуак, столь удобно уравнивающий все состояния. Только успел приучить их к некоторой умеренности, отняв лучшую половину хлебородной земли, которую они уже не будут иметь труда возделывать. Они даже не постигают самого удобопонятного права – права сильного! Они противятся.

С ними определил я систему медления и, как римский император Август, могу сказать: «Я медленно спешу». Здесь мало истребил я пороху, почтеннейший начальник; но один из верноподданнейших слуг нашего государя вырвал меня из этого бездействия; он мучился совестью, что без всяких заслуг возведен был в достоинство хана, получил чин генерал-майора и 5000 руб. в год жалованья. Собрав войска, он напал на один из наших отрядов, успеха не имел, был отражен, но отряд наш не был довольно силен, чтоб его наказать. Я выступил, и, когда нельзя было ожидать, чтоб я в глубокую осень появился в горы, я прошел довольно далеко[175], прямо к владениям изменника, разбил, рассеял лезгин и землю важно обработал. Вот что значит отложиться. Сделал честно, и роптать на меня нельзя; ведь я не шел на задор, и даже князь П.М. Волконский придраться не может: неужели нельзя потерпеть дерзость лезгин?

Однако поговорите с ним, почему я слыву не совсем покойным человеком; по справедливости, надлежало бы спросить предместников моих, почему они, со всею их патриаршей кротостью, не умели внушить горцам благочестия и миролюбия? Меня, по крайней мере, упрекнуть нельзя, чтоб я метал бисер пред свиньями; я уже не берусь действовать на них силою Евангелия, да и самой Библии жаль для сих омраченных невежеством.

Итак, 30 ноября я возвратился на линию и собираюсь теперь в Грузию, может быть пешком, как в апреле переходил горы. Проклятая гора Казбек не уважает проконсула Кавказа. Вот, батюшка Петр Иванович, какую здесь должно жизнь вести; тому, кто хочет служить усердно, не много случится сидеть на месте; зато в Тифлис возвращусь, как в роскошную столицу; а чтобы таковою показалась она, стоит прожить семь месяцев, не видавши крышки. Но должно ли спросить, чего добиваюсь я такими мучениями? Станешь в пень с ответом. Я думаю, что лучшая причина тому та, что я терпеть не могу беспорядков, а паче не люблю, что и самые канальи, каковы здешние горские народы, смеют противиться власти государя. Здесь нет такого общества разбойников, которое не думало бы быть союзниками России. Я того и смотрю, что отправят депутации в Петербург с мирными трактатами! Никто не поверит, что многие подобные тому депутаты бывали принимаемы.