Только осушив второй кувшинчик – впрочем, Гурьев не отставал, — Такэда произнёс, сосредоточенно глядя в одну точку:

— Ясито-сама умер великолепно. Его кайсяку[40]был безупречен.

— Что произошло? Сабуро-сан, мне очень важно это знать. Пожалуйста, расскажите.

— Конечно, Гуро-сан. Я непременно расскажу всё, во всех подробностях. Именно поэтому я осмелился побеспокоить вас. Гэнро[41]послал Ясито-сама просьбу совершить сэппуку.

— Об этом я догадался, Сабуро-сан. Почему?

— Всегда очень много причин, Гуро-сан. Одной из причин было то, что у Ясито-сама обнаружили рак желудка. Уже было поздно что-либо предпринимать, Ясито-сама оставалось жить несколько месяцев… вы понимаете, Гуро-сан, не так ли?

Гурьев кивнул. Говорить не хотелось. Причина, по которой генерал совершил обряд, была для Гурьева теперь окончательно ясна.

— Моя скорбь безмерна, — проговорил Такэда. Чувствовалось, — ещё немного, и голос его дрогнет. — Теперь, когда ушёл Ясито-сама… Мне не хочется признаваться в этом, Гуро-сан, но меня не покидает тревога. Смерть Ясито-сама означает ещё и то, что партия войны победила. Это плохо для страны и народа. Это очень, очень плохо, — Подавленный вздох заставил Такэду чуть заметно пошевелиться. — И ещё одно, Гуро-сан. Я должен попросить у вас прощения.

— За что?

— Я не смогу, как прежде, помогать вашей армии, Гуро-сан. Прошу меня простить. Я буду делать всё, что в моих силах, но мои силы ничтожны, Гуро-сан. Я всего лишь маленький военный чиновник. Если отзовут Янагита-сама, я вообще останусь без всякой опоры. И здесь, в Токио, и в штабе армии в Дайрене. Мне очень тяжело говорить вам это, но я вынужден. Я могу умереть, но это ничего не изменит.

— Не прибедняйтесь, Сабуро-сан, — зло усмехнулся Гурьев. Он намеренно был невежлив по отношению к Такэде, чтобы хорошенько встряхнуть его после всего случившегося. — Просто начальство кажется вам ближе, чем я. Но это заблуждение. И помните: моя армия – это не только и даже не столько ваша собственная жизнь. Я умею наказывать тех, кто не подчиняется. Хорошенько запомните это, — убедившись, что его слова произвели нужное воздействие, Гурьев кивнул и неожиданно мягко добавил: – Ясито-сама любил вас.

— Нет, извините, Гуро-сан, — Такэда опустил веки. — Я был всего-навсего его верным слугой, самураем. Он любил вас, Гуро-сан.

— Тем более, — хрипло сказал Гурьев, чувствуя, как помимо воли слёзы подступают всё ближе. — Тем более. Ему следовало бы меня дождаться. Почему никто не сообщил мне? Ясито-сама прекрасно знал, где я. Почему?

— Я не знаю, Гуро-сан. Вероятно, Ясито-сама не хотел, чтобы вы беспокоились… Возможно, я не знаю, простите. Что могло бы измениться?

— Многое.

— Да, Гуро-сан, — Такэда посмотрел в сияющие серебряным светом глаза Гурьева и согнул спину в низком поклоне. — Я буду помнить ваши суровые слова каждую секунду. Я знаю, что такое гнев Пути. И я молюсь, чтобы гнев Пути не обрушился на мою Родину, Гуро-сан. Генерал предпочёл умереть, доказав свою правоту. Но…

— Это даже не глупость, Сабуро-сан, — Гурьев понимал, какой эффект вызовут его слова. — Это гораздо хуже, чем глупость, предательство или преступление. Это ошибка.

Такэда с ужасом посмотрел на Гурьева:

— Гуро-сан…

— Тех, кто встал на сторону Тьмы, не убедит ничья смерть, кроме их собственной, Сабуро-сан. Неправильный анализ ведёт к неправильным выводам. Слишком трепетное и слишком буквальное следование традициям в невероятно изменившемся мире – ошибка. Провал. Мир сошёл с ума, Сабуро-сан. В нём больше нет места бездумному поклонению традициям и правилам ради них самих. Это больше никого и ни от чего не в состоянии удержать. И тот, кто хочет победить, должен научиться находить решения, которые до него не существовали. То есть стать сумасшедшим. Кто сказал, что смерть спасает от поражения? Это ложь. Гибель твоих воинов и смерть детей – позор и поражение даже в том случае, если ты сам избежал этого зрелища. Вот последняя и единственная правда новой войны, которая уже идёт, Сабуро-сан. Постарайтесь не забыть её никогда. А понимание придёт позже, когда вы как следует поразмыслите над моими словами.

— Вы стали другим, Гуро-сан, извините меня.

— Да. И не только я. Я изменился. Я сам ещё не до конца осознаю, насколько.

— Ваши глаза, Гуро-сан. У вас сделались совсем другие глаза.

— И что же, по-Вашему, с моими глазами?

— Простите меня за несдержанность, Гуро-сан. Я, вероятно, сошёл с ума. Прошу вас, извините меня.

— Говорите, Сабуро-сан, — велел Гурьев. — Говорите. Сейчас же.

— В ваших глазах, Гуро-сан… В них жизнь – и смерть – для многих, очень многих, Гуро-сан. По вашей воле. Простите, пожалуйста.

— Наверное, вы думаете, что я этим доволен, — Гурьев прищурился.

— Не думаю, извините. Не смею утверждать, Гуро-сан. Обычному самураю, такому, как я, нелегко судить о подобных вещах. Это дела богов, которые прокладывают Путь и избирают хранителей мира. Вас избрали боги, Гуро-сан.

— Ну, пускай, — вздохнул Гурьев. — Наверное, если так думать, немного легче.

— Пожалуйста, Гуро-сан, скажите мне, ради всего святого. Я умоляю вас. Ведь вы – хранитель Пути, страж Равновесия, вы должны знать… вы знаете, что происходит, Гуро-сан?

— Мир вот-вот сойдёт со своего Пути, Сабуро-сан. Только все вместе мы можем помешать этому, остановить падение в пропасть. Да, я многому научился. Но даже хранитель Пути не может в одиночку удерживать мир. Это должны делать и все остальные. Я запрещаю умирать и запрещаю сдаваться. Нам нужна победа, а не смерть. Не «или». Я устанавливаю новые правила, и они теперь таковы. Я жду, Сабуро-сан.

— Да, Гуро-сан.

— Слово самурая, Сабуро-сан.

— Слово самурая, Гуро-сан.

Осушив ещё один стаканчик сакэ, Такэда вынул из кармана мундира свёрнутый вчетверо лист бумаги и протянул его обеими руками Гурьеву: