— Я не голоден.

Сбросив туфли, Ливия принялась расстегивать платье.

— Можешь не раздеваться.

Убрав руки от застежки, он приподняла платье, чтобы он смог расстегнуть на ней панталоны.

— Это тоже можешь оставить.

Он резко встал, направился к кладовке и протянул Ливии пригоршню пенициллиновых ампул.

— Вот. Бери, раз они так тебе нужны.

— Все?

— Это подарок.

— Спасибо. — Ливия нагнулась, чтобы снова надеть туфли. — Значит, мне можно идти?

— Если хочешь. Я прошу… Я только прошу, чтоб ты когда-нибудь вернулась сюда сама, по своей воле.

— Альберто, — сказала Ливия, — ты же знаешь, этого никогда не будет.

Глаза его вспыхнули.

— Так хотя бы притворись! Притворись, что сама пришла, не потому, что нужда заставила. — Он кивнул на ампулы в ее руке. — Можешь все забирать. Но помни, что я для тебя сделал.

Мгновение Ливия стояла в нерешительности. Потом потянулась, поцеловала его в щеку.

— Спасибо!

К тому моменту, когда Джеймс достиг подножия горы, гнев его уступил место отчаянию. Он повел себя совершенно несуразно. Да, в день извержения у него не было иного выбора, он должен был отправиться в Терциньо. Но ведь нужно было Ливии все как следует объяснить. Правильней было бы дать ей высказать все свои обиды, а не препираться, как он. Правда, сильней всего его уязвило то, с каким презрением она отозвалась о возможности поехать с ним в Англию.

Уже давно он понял, что их отношения с Ливией переросли в нечто гораздо большее, чем обычная интрижка военного времени. Это верно, по-английски она изъясняется весьма путано, но множество опрашиваемых им девушек говорят по-английски еще хуже, да и, в конце концов, язык можно выучить. И верно также, что в Англии Ливия, несомненно, испытает культурный шок. Англия, так хорошо известная ему своим пайковым яичным порошком, вултонскими пирогами, «Британским Сухим Молоком» и маргарином, — явно не для Ливии. Но после войны, все, конечно же, станет по-другому, и разве не должна жена идти не некоторые жертвы ради будущего благосостояния?

Хотя, судя по всему, Ливия думает совсем иначе. На миг Джеймса пронзило чудовищное подозрение, что он для нее не более чем временный попутчик, ведь всякий офицер союзной армии с деньгами в кармане, предложивший хорошую работу, может стать в эти трудные годы к тому же удобной и уютной пристанью. Он-то считал, что она любит его, — нет, он уверен, она любит его. Но надо признаться, что в Неаполе в эту военную пору, в атмосфере быстротечных сношений и случайных связей, любовь возникла у них как-то легко, гораздо легче, чем бы это случилось на родине. Скорее всего, на этой земле все происходит слишком легко. Закончится война, снова установятся привычные моральные нормы, и обнаружится ли тогда у них то объединяющее, что необходимо для совместной жизни? Или же отношения, до сих пор основывавшиеся на постельных и кухонных интересах, станут неприемлемыми для британской гостиной, для трезвого, практичного уклада семейной жизни? Словом, не оказала ли ему Ливия услугу, не позволив сделать предложение, которое уже готово было сорваться с его губ?

Ее сегодняшнее поведение оттолкнуло его. Вольнолюбие Ливии, обычно составлявшее часть ее особой для него притягательности, внезапно показалось ему чужим и диким, как и все прелести итальянской кухни. Он, опросивший множество военных невест, теперь, когда настал черед решать самому, внезапно оказался во власти сомнений.

Ливия задумчиво сидела у окна, глядя на заходящее над Неаполитанским заливом солнце. Она сидела так вот уже более часа.

Несмотря на всю испытываемую горечь, она сказала Джеймсу правду: будущее военной невесты не для нее. Она никак не может оставить все и уехать, когда так много предстоит дел. Их связь с Джеймсом продлилась бы в лучшем случае до конца войны, потом он вернулся бы в Англию один, без нее. Что будет дальше, она не знала, но ясно было одно: ее главная обязанность сейчас — как-то помочь отцу восстановить ферму и ресторан и заботиться о нем, когда придет его старость.

Но совершенно независимо от этого, с Джеймсом было все кончено. Теперь она это понимала. Упрятанная за семью печатями в сознании сделка с Альберто уже не могла таиться взаперти. То, что она совершила, неотступно преследовало бы ее, подсыпая свой яд в их отношения. Ей оставалось либо рассказать все Джеймсу, либо сказать себе, что всему конец.

Но и рассказать ему все — было бы просто иной разновидностью конца. Она подумала об Энцо, как он ненавидел, если кто-то из посторонних мужчин на нее заглядывался. Джеймс явно не такой собственник, но он все-таки мужчина, и, более того, мужчина более строгих взглядов на интимные отношения. Как бы ни симпатизировал он неаполитанкам, которых опрашивал и которые продавали себя, Ливия понимала: сам бы он ни за что не влюбился ни в одну из них.

Нет. Все и так идет к концу. И она, возможно, обретет счастье, даже если в конце концов решит опереться на такого, как Альберто.

Единственное, что ей предстояло решить, — это, как именно все завершить. Рассказать ли Джеймсу про Альберто, чтоб все закончилось руганью и обвинениями, или же просто сказать, что все кончено, и уберечь себя от лишней боли признания?

Она смотрела, как солнце проваливается за море, воспламеняя над собой небо. Слезы наполняли глаза, текли, наполняли снова.

Внезапно Ливия приняла решение. Вскочив, она отправилась на поиски бумаги и ручки.

Строго говоря, обязательства Союзной военной администрации Неаполя и его окрестностей не могли соперничать с Божьим промыслом, но четыре года войны вселили в ряды союзников веру в свою способность справляться с любой критической ситуацией. Американцы были по-прежнему полны уверенности в себе и непоколебимо оптимистичны, британцы же, скорее всего, помнили свое колониальное прошлое и ту ответственность, которую оно за собой некогда повлекло. Простые солдаты всех национальностей от новозеландцев до бойцов «Свободной Франции» вдруг припомнили малейшие проявления щедрости со стороны простых итальянцев: бутылку вина, вынесенную им домохозяйкой во время долгого, знойного перехода к Кассино; улыбку или взмах руки хорошенькой девушки; краткие общения, во время которых война приостанавливалась, на несколько минут уступая место нормальным человеческим отношениям. И вот, недолго думая, солдаты решили отплатить добром за добро.

Все началось с плана эвакуации, но эвакуация была только началом. В Черколе «Красный Крест» организовал кухню, сотни беженцев кормили горячим супом. Союзные военно-торговые пункты, киношки и столовые на многие мили вокруг были переоборудованы в приюты для бездомных. Каждому поселению одалживалось все необходимое — от бульдозера для расчистки дорог до грузовиков для перевозки скота. Ланкаширские стрелки организовали сбор средств и собрали достаточно для восстановления целой деревни. Не оставшись в стороне, королевские инженерные части просто грузили свои машины лесом и всяким оборудованием и один за другим отстраивали разрушенные дома. Саперы взрывали дома, ставшие небезопасными после взбудораженности недр, с энтузиазмом — порой даже с избыточным, как было прискорбно отмечено позже, поскольку инженерам-строителям доставалось больше работы, чем следовало. Королевские воздушные силы сбрасывали тюки с продовольствием. Ветеринарные войска занялись лечением раненых лошадей и мулов, одновременно тыловая служба снабжения пожертвовала весь груз картофеля, изначально прибывшего на судне из Канады в качестве военного продовольствия, а теперь ставшего ценным посевным материалом.