Слух о молодой и красивой жене начальника, которая ни чаю, ни табаку, ни каши не жалеет, разлетелся по деревням, гости зачастили, и никому отказа не было. А вот для себя приходилось продовольственные расходы урезать, поскольку Екатерина Ивановна ни в какую не желала получать что-либо дополнительно из общих запасов. Но и гости скоро перестали нахлебничать – начали приносить с собой рыбу вяленую, мясо копченое – оленину, медвежатину; научили Катеньку ставить петли и ловушки на мелкую лесную живность, и она была счастлива и горда необыкновенно, когда принесла домой попавшего в петлю довольно крупного зайца.

Таким образом, постижение местных нравов и традиций шло во всех направлениях и полным ходом.

Русские тоже передавали аборигенам кое-что из своих обычаев.

В Петровском (как затем и в Николаевском) первым делом была построена баня. Из осиновых бревен, с березовыми, хорошо оструганными полкбми и весьма экономной железной печкой: одной охапки сосновых дров хватало, чтобы жар дошел до нужной кондиции. Поверх печки установили лоток с крупными, окатанными морем камнями – для сухого пара, а за ним – бак для горячей воды. Холодную воду набирали в огромную кадку, а веники – березовые, можжевеловые, дубовые, их заготовили и высушили на специальных вешалах – запаривали в деревянном ушате. Каждую субботу все жители зимовья парились и мылись: семейные в первую очередь, одинокие – одни мужики – во вторую.

Однажды молодой гиляк Накован привез в Петровское свою жену Сакони и попросил ее спрятать, потому что узнал, что люди из соседнего селения хотят ее украсть. Екатерина Ивановна приветила юную женщину и оставила ее у себя. Назвала на русский лад Соней. И, хотя день был не субботний, попросила казака Кира Белохвостова и вестового Андрея Смирнова истопить баню, а горничную Авдотьюшку – подобрать для Сони чистую одежду.

Поначалу Соня ни за что не хотела раздеваться донага: что-то лопотала по-гиляцки и отпихивала от себя Катеньку и Авдотью. Тем пришлось раздеться самим; вид прекрасного обнаженного тела Екатерины Ивановны привел гилячку в неописуемый восторг; она осторожно, словно не веря своим глазам, дотрагивалась пальцами до белой нежной кожи, цокала языком и восхищенно крутила головой. После этого разделась сама, сравнила себя с Катенькой, и из узких глаз ее ручьями полились горестные слезы. С большим трудом удалось объяснить ей, что, помывшись, она станет такой же красивой.

И действительно, баня совершенно ее преобразила. Желтовато-смуглая кожа заблестела, на ощупь она создавала полное ощущение плотного, упругого бархата; хорошо промытые длинные волосы черными струями до пояса обтекали удивительно гармоничные линии фигуры: широкоскулое лицо с румяными щеками, на которых от улыбки возникали милые ямочки, украшали удлиненные к вискам и вовсе не такие уж узкие глаза, над которыми изогнулись, вытянувшись в прыжке, маленькие черно-коричневые соболя.

Соня оглядывала себя с веселым изумлением, сравнивала свое тело с розовыми от пара и горячей воды телами Катеньки и Авдотьюшки – свое явно нравилось ей гораздо больше, – и не хотела одеваться. Звонко смеясь, она увертывалась от рук горничной и успокоилась, только увидев, какую одежду ей приготовили. Авдотьюшка отдала гилячке свою украшенную вышивкой по вороту и рукавам белую рубаху и клетчатую юбку-паневу, а Катенька – заячью душегрею. Соня обрядилась и притихла, оглаживая наряд узкими ладонями. Екатерина Ивановна и Авдотья тоже молча любовались ею, переглядываясь и понимающе кивая головами: еще недавно грязная и неухоженная женщина неопределенного возраста теперь выглядела настоящей красавицей.

Преображение Сони наделало много шуму – как среди ее соплеменников, что было, в общем-то, вполне понятно, так и среди русских, которые неожиданно для себя увидели, что местные жители вовсе не уродливы, как это казалось вначале. А вернувшийся за Соней муж сначала ее не узнал, потом испугался и рассердился: как она посмела смыть с себя все обереги против злых духов, которые с детства накладывали и намазывали на гиляка общающиеся с потусторонним миром шаманы.

– Ты теперь открыта всем черным силам, – кричал он на жену (переводил оказавшийся у Невельских Дмитрий Иванович Орлов). – Через тебя в наш дом войдет страшная беда! Пища, которую ты приготовишь, будет отравой, а дети, которых ты родишь, будут заразными и их придется убить…

Соня плакала, Екатерина Ивановна и Авдотья ее утешали, а Невельской и Орлов успокаивали разошедшегося мужа. Поначалу происходящее показалось им смешным, но когда Накован сказал про убийство детей, за него взялись всерьез.

С большим трудом его убедили, что Соня уже много дней как побывала в бане, и никаких злых духов в доме не объявилось, наоборот – все здоровы, и перловая каша, которую она научилась готовить, совсем неядовита: все едят и нахваливают; что русские постоянно моются в бане и становятся от этого только здоровей; что сегодня как раз суббота, банный день, и его приглашают тоже помыться и одеться в чистую одежду.

Соня тоже ластилась к мужу, успокаивала, красовалась перед ним.

В общем, уговорили, попарили и помыли (и тоже поделились одеждой, в основном из запасов Орлова), и в результате получили весьма симпатичного молодого человека, который долго не мог поверить, глядя в зеркало, что это именно он, а поверив, пустился в какой-то ритуальный танец – по кругу, прихлопывая в ладоши и выделывая ногами замысловатые па. Соня присоединилась к мужу, а Орловы с детьми и Невельские с Авдотьюшкой с веселым любопытством наблюдали за странным ритмичным танцем и тоже подхлопывали в такт.

Потом все вместе ели кашу, сваренную Соней, и пили чай.

– Вот какое чудо творит русская баня, – сказал Геннадий Иванович Катеньке, еле заметно кивая на раскрасневшихся молодых гиляков. – Они словно обряд крещения прошли и духом воспарили. Вы, Катюша, с Авдотьюшкой великое дело сотворили, а мы с Дмитрием Ивановичем добавили. Думаю, после такой бани у нас в общении с амурскими народами куда меньше будет проблем.

– Мы еще и стирать их научим, и огороды разводить, – заявила Екатерина Ивановна. – Харитония Михайловна, Авдотьюшка, верно я говорю?

Женщины дружно подтвердили правоту юной хозяйки, а Геннадий Иванович засмеялся и приобнял жену за плечи:

– Вот не знал, что ты такая заводила!

3

Под новый, 1852, год в зимовье собрались все члены экспедиции, и Катенька задумала общее празднество с рождественской елкой. Елку поставить в центре поселка, украсить ее самодельными игрушками и гирляндами и устроить вокруг нее маскарадный хоровод. А для угощения напечь пирогов с рыбой и какой-нибудь дичью – ну, там с зайчатиной, медвежатиной или тетеревятиной (в тайге, в березовых «островах» водились тетерева-косачи), – с клюквой и брусникой. После хоровода взрослым – чарку водки и пирог, детям – сладкий чай и ягодный пирожок. Вот и праздник!

Только елку Екатерина Ивановна предложила нарядить не к Рождеству Христову, а на неделю раньше – к Новому году. И пусть потом стоит хоть до Масленицы, сердце радует.

– Опять что-то новенькое, – заметил Невельской. – К Новому году вроде бы елку не ставят.