Бринн, дрожа, встает.

– Вы не любили ее, – заявляет она. – Вы даже не понимаете значения этого слова.

– Ты ошибаешься, – упорствует мисс Грей. Сейчас она выглядит до странности маленькой, словно ее тело съежилось под одеждой. – Поэтому-то я так и поступила. Она пыталась бросить меня. Она так запуталась. Из-за этого мы и поссорились за день до того, как она умерла. – Не «за день до того, как я ее убила», а «за день до того, как она умерла». Как будто это был несчастный случай. Как будто Саммер сама напоролась на нож, все семь раз. – Когда она не ответила на мой звонок, я пошла ее искать. Я знала, что она наверняка отправилась в Лавлорн. Но когда я увидела, что она делает… – Ее голос срывается, и на миг мне кажется, что женщина заплачет. – Увидела нож, и канистру с бензином, и того кота. Жертвоприношение, которое должно было изгнать Фантома. Которое должно было изгнать меня. Она – она боялась меня. – Она качает головой, как будто сама эта догадка кажется ей лишенной смысла. – Боялась меня. Я просто хотела помешать ей бежать дальше. Я хотела, чтобы она послушала меня. А потом я подумала… – Она щурится, словно пытаясь придумать, как объяснить решение математической задачи. – Понимаете, она была так эмоционально нестабильна, так трудновоспитуема. Она бы наверняка плохо кончила. И я подумала, что она могла бы остаться в Лавлорне.

Когда Оуэн встает, он заботливо кладет руку мне на талию, чтобы помочь встать вместе с собой. Я этому рада. Я уже не чувствую даже собственных ног. Меня переполняет донельзя странное чувство – чувство облегчения и вместе с тем утраты, как бывает, когда ты наконец отказываешься от попыток чего-то достичь.

– Нам придется пойти в полицию, мисс Грей, – говорит Оуэн, и тон его очень вежлив и официален. – Пожалуйста, дождитесь их. Это будет правильно и честно.

Она поднимает глаза и снова щурится, глядя на нас. У нее одно из тех лиц, которые забываешь уже через пять минут. Может быть, поэтому-то мы тогда ничего и не видели?

– Я не стану никуда убегать. – Она разводит руками. – Как я уже говорила, все это время я ждала… и я принимаю то, что будет лучше.

Я понимаю, что нам не следует уходить. Надо вызвать полицию и подождать, чтобы удостовериться, что она и впрямь никуда не убежит. Но нам необходимо убраться отсюда. Прочь, прочь, прочь, на свежий воздух, прочь от этой духоты, прочь от мисс Грей и истории о любви, которая похожа на кровопускание.

Но прежде чем мы добираемся до двери, я оборачиваюсь, потому что внезапно ко мне приходит прозрение, и я ясно вижу все – все о Саммер, все о том, кем она была и кем пыталась стать; но вместе с тем я впервые понимаю, что такое Лавлорн и почему Джорджия Уэллс закончила свою книгу именно так. Все наши попытки разгадать, почему она оборвала последнее предложение на полуслове, все наши теории о внезапно пережитом ею потрясении, о творческом кризисе, приведшем к утрате вдохновения, или о том, что за первой книгой должно было последовать продолжение, – все это чудовищная ошибка. Она оставила свою историю незавершенной, ибо в этом и состоит смысл историй – в том, что даже в их концовках повествование все еще развивается.

– Она была ребенком, – говорю я, и слова эти словно исходят не от меня и не из этой комнаты, а от кого-то другого и откуда-то еще. – Да, она была эмоционально нестабильна и трудновоспитуема, но вы не знаете, что могло бы случиться с нею в будущем и кем она могла бы стать. Да и откуда вам знать? Ведь вы отняли у нее жизнь. Вы оборвали ее, не дав Саммер ни единого шанса.

– Я спасла ее, – шепчет мисс Грей.

– Это всего лишь ваша версия той истории, которую вы расскажете полиции, – говорю я и выхожу на солнечный свет, где могу снова дышать свободно.

БРИНН

Наши дни

Вот как кончается наша встреча с мисс Грей: на полпути к машине я слышу, как внутренний голос шепчет подсказки – голос, говорящий мне, что есть нечто такое, что я забыла, что-то из того, что сказала мисс Грей.

– О боже. – Я останавливаюсь как вкопанная. До меня вдруг доходит, что имела в виду мисс Грей, сказав, что принимает то, что будет лучше.

Миа и Оуэн идут рядом с опущенными головами, словно люди, возвращающиеся с похорон. Они оба разом оборачиваются.

– В чем дело? – спрашивает Миа. У нее заплаканный вид.

– В Лавлорне, – заявляю я. Это были не просто слова – это зашифрованное послание. Код, понятный только избранным. – Это цитата из «Пути в Лавлорн». То, что говорят все жертвы перед тем самым моментом, когда их забирает Фантом.

Миа недоуменно мотает головой.

– Что ты имеешь в виду?

Но я уже бегу обратно со всех ног, изо всех сил отталкиваясь подошвами от тротуара, чувствуя, как эти удары отдаются в коленях, потому что, несмотря на то, что мисс Грей это заслужила, и какая-то часть моего сознания желает этого, я все-таки не какая-то сломанная вещь, не чудовище, не монстр, и инстинкт велит мне бежать – и я почти добегаю до двери, и мое сердце колотится так гулко, что, когда раздается пистолетный выстрел, я едва его слышу.

МИА

Наши дни

Когда люди говорят о Нью-Йорке, они обычно толкуют о его размерах: о высоте зданий и о нескончаемых людских потоках, текущих по узким улочкам между ними точно так же, как я когда-то протискивалась между Кучами, прежде чем эти Кучи были побеждены. Но меня по-настоящему поражает не это, а звук города – непрестанный гул движения транспорта и шагов людей, телефонных звонков и визга детей, и постоянной ругани, которую кто-то обрушивает на кого-то еще. И даже теперь, когда я стою посреди парка на Вашингтон-сквер, до меня доносится грохот катящихся по мощеным дорожкам скейтбордов, студент играет на гитаре в окружении друзей, и протестующие скандируют лозунги против неравенства.